Невидимка с Фэрриерс-лейн
Шрифт:
Крючок, на котором висело тело, был вбит в середину потолка, от которого до пола было десять-одиннадцать футов, там обычно и вешают лампы. Вокруг не было нагроможденной мебели, что помогло бы влезть наверх. Нужно было быть очень сильным человеком, чтобы поднять Патерсона и повесить на крючке. А чтобы повеситься самому, надо было дернуть снизу за свободный конец веревки, чего сам Патерсон, естественно, не мог сделать, если допустить, что у него была причина для самоубийства.
Для порядка Питт огляделся в поисках записки, хотя был уверен, что совершено убийство – самоубийством это
Справа возвышался шкаф для одежды, шагах в четырех-пяти стоял комод. В комнате были также три стула: один мягкий, два других – жесткие и с прямыми спинками. Все выстроились в ряд у стены. Если бы Патерсон использовал один из них для самоубийства, он должен был поставить его под лампой, и, очевидно, тот упал бы на пол от движения ноги.
Питт подошел к стульям и внимательно, один за другим, осмотрел. Нигде не заметно царапин или следов. Но если бы сержант был не в сапогах, тогда тоже ничего не осталось бы.
Тут он услышал шаги Ливси у двери и оглянулся.
– Что-нибудь выяснили? – очень тихо спросил тот.
– Немногое, – ответил Питт, выпрямляясь и снова обводя комнату взглядом.
Ее безликость и равнодушие странно угнетали, создавалось впечатление, что Патерсон жил и умер в каком-то безвоздушном пространстве. Однако если бы здесь были книги, фотографии, письма, предметы ручного труда, выбранные со значением и заботливо, Питту было бы еще больнее. А сейчас он ощутил атмосферу тщеты и одиночества, словно кто-то проскользнул мимо незамеченным. А ведь этому человеку было, наверное, не больше тридцати двух – тридцати трех лет. Он прошел свой земной путь едва ли до середины, и уже все кончено. Осталась пустота.
В голове зазвенел вопрос Ламберта: «Почему?» Кто мог сделать это и почему именно сейчас?
– Мне кажется, он уже был мертв задолго до моего прихода, – тихо продолжал Ливси. – Клянусь Богом, хотел бы я прийти именно тогда, когда получил вчера вечером его записку! Может, мне удалось бы его спасти.
– Он прислал вам письмо? – удивился Питт и сразу почувствовал нелепость вопроса. Он уже давно должен был спросить у Ливси, зачем он тут и что делает. У членов Апелляционного суда не в обычае посещать полицейских у них на дому. – Извините, – сказал Томас, – я как раз хотел спросить, почему вы здесь оказались.
– Вчера он прислал мне записку, – голос у Ливси все еще был хриплый, словно во рту у него пересохло. – Он писал, что узнал нечто, что очень его обеспокоило, и хотел бы мне об этом рассказать. – Ливси порылся в кармане, вытащил сложенный листок и подал его Питту.
Инспектор прочел написанное. Буквы, хотя писавший спешил и волновался, казались чеканными.
Простите, что пишу вам, но я узнал кое-что ужасное, о чем должен вам сказать, иначе не смогу ни дня прожить спокойно.
Я знаю, вы очень занятой человек, но это гораздо важнее, чем все прочее, клянусь вам. И я не
Пожалуйста, ответьте, когда я могу с вами об этом поговорить.
– И вы не знаете, что его так взволновало и почему он не рассказал об этом инспектору Ламберту?
– Нет. Боюсь, что ничего не знаю об этом, – ответил Ливси, понижая голос, чтобы Ламберт в соседней комнате не смог услышать его. – Но подтекст тут не очень приятный. И, должен сказать, бедняга Ламберт просто не в себе. Полагаю, это связано с каким-то делом, которым Патерсон занимался в последние дни и которое оказалось гораздо серьезнее, чем он вначале предполагал. – Он несколько раз моргнул; его тяжелое лицо выглядело усталым, потрясенным. – Боюсь, что оно имеет отношение к какому-то служебному нарушению или коррупции, но я отказываюсь от дальнейших предположений на этот счет из боязни совершить неоправданную несправедливость.
– Но почему в качестве доверенного лица он выбрал именно вас, мистер Ливси? – спросил Питт, пытаясь говорить очень любезно и убрать из слов даже намек на подозрительность. – Он был с вами знаком?
– Только по отзывам, полагаю, – ответил с несчастным видом судья. – Разумеется, я никогда с ним не встречался. Конечно, слышал о нем, потому что читал его показания по делу Аарона Годмена. Соответственно, он мог знать, что я заседал в Апелляционном суде. Но лично – нет, я с ним знаком не был. И мы никогда не встречались.
Питт, однако, все еще чувствовал удивление.
– Но это не отвечает на поставленный вопрос.
– Согласен, – ответил Ливси, качая головой. – Все это кажется просто невероятным. Могу только предположить, что этот несчастный молодой человек обнаружил – или подумал, что обнаружил нечто, о чем не смел доложить своим непосредственным начальникам, а поэтому обратился к тому, о ком он знал понаслышке, человеку с положением и с безупречной репутацией, чтобы тот помог ему. И я чувствую себя ужасно виноватым, что не пришел к нему вчера вечером. Я мог бы его спасти.
На это Питт не мог ответить ни «да», ни «нет», поэтому снова подошел к телу, все еще висевшему на веревке, осмотрел петлю, затем подвинул стул, чтобы посмотреть, можно ли, встав на ноги, достать до петли и опустить тело, чтобы оно достойно покоилось лежа до прибытия врача судебно-медицинской экспертизы. Но послать за нужными людьми мог и Ламберт; по-видимому, Ливси не успел этого сделать. Питт обернулся к судье.
– Вам… вам не нужна помощь? – спросил Ливси, судорожно проглотив комок в горле и делая шаг вперед. – Я… – Он откашлялся. – Что делать?
– Я как раз собирался узнать у вас, не послали ли вы за врачом.
– Нет… нет. Я только отправил мальчика сообщить в полицию. Я думал…
– Это может сделать и Ламберт, – быстро ответил Питт. – Я не могу снять с него петлю, под тяжестью тела она сильно затянулась. Мне нужен нож.
– Э… – лицо у Ливси приобрело болезненное выражение, словно сразу сказался возраст, – пойду узнаю у хозяйки, нет ли подходящего. Вам, наверное, надо сохранить веревку как вещественное доказательство.