Невидимые бои

Лоркиш Иосиф Яковлевич

— В больницу Куйбышева отвез, — сообщил тот. — Плоха была, совсем плоха.

Вечером Голов отправился в больницу. В книге регистрации нашли запись: 28 января поступила Доронина Наталья Семеновна, 1917 года рождения, проживающая на Большой Пушкарской. Диагноз: двустороннее воспаление легких и дистрофия.

— Я ее двоюродный брат, прибыл на двое суток с фронта. Очень прошу вас пропустить меня завтра.

Ему разрешили, и на следующий день он опять был в больнице.

Когда в коридор вышла Доронина, Голов ужаснулся: он знал, что ей всего двадцать пять лет, а перед ним стояла пожилая, усталая,

неимоверно исхудавшая женщина. Только светлые, пышные волосы и большие умные голубые глаза, которые пристально вглядывались в Голова, говорили ему, что она еще совсем недавно была красива.

Он назвал себя, предъявил удостоверение и шутливо сказал:

— Если не ошибаюсь, вы хотели меня видеть. Наше свидание — увы! — тогда не состоялось. Однако я все-таки пришел!

— Вот вы какой двоюродный брат! А я-то думала… Хорошо, что пришли. — Но тут же Доронина, смущенно улыбнувшись, стала просить прощения — вдруг напрасно его побеспокоила…

Она рассказала, что работает инженером в городском жилуправлении. Живет на Большой Пушкарской в трехкомнатной квартире: одну комнату занимает она, а в двух других проживают Голосницыны. Сосед ее, Анатолий Голосницын, взят в армию, а жена его, Зинаида, служит в каком-то госпитале секретарем. Пока тепло было, Доронина жила у себя в комнате, а с наступлением холодов стала ночевать на работе, на улице Герцена.

— Во-первых, отапливать комнату нечем. А потом раздражало меня поведение Зинаиды, — объяснила она, — писем от мужа не получает, а сама веселится, мужчин всегда полная квартира, веселые компании, выпивки. Вы не подумайте, я не ханжа, но ведь кругом горе такое, столько хороших людей умирает. Ох, глаза бы мои ее не видели! Как-то, в конце января, пришла я домой. В тот вечер голова у меня разболелась, приняла пирамидон, решила остаться ночевать. Слышу — по коридору ходит мужчина. Знакомые шаги. Походку Анатолия я всегда угадаю. Его шаги. Его голос. Проходит мимо комнаты, разговаривает с Зинаидой, она ему говорит: «Ее (значит, меня) дома не бывает».

На другой день, рано утром, тоже слышу шаги, но уже другого мужчины. Идет по коридору в ванную. После этого стало тихо, я незаметно выскользнула, — не хотелось встречаться с Анатолием, — не люблю я его.

— А через три дня, — продолжала Доронина, — прихожу снова, встречаюсь с Зинаидой. В квартире тихо. Впечатление такое, что никого нет. Все это меня очень смутило: когда с фронта от мужа получают хотя бы весточку — такая радость, что ее невольно хочется разделить с окружающими. А тут Анатолий как будто и сам появился. Но Зинаида молчит. Непохоже на нее. Подозрительно мне это показалось — уж не дезертир ли Анатолий? Ну я и позвонила вам. Может, неправильно сделала, а с другой стороны, все ведь может случиться в такое время.

Беседу прервала дежурная сестра.

Прощаясь с Головым, Доронина постеснялась подать ему свою исхудавшую руку, только тихо спросила:

— Мы еще увидимся?

— Обязательно, Наталья Семеновна! Вы хранить секреты умеете? — И Голов записал ей на листке свой служебный телефон.

Тем временем Воронов занялся госпиталем. Выяснилось, что из всех сотрудников госпиталя на Большой Пушкарской проживали всего трое, причем один из них — врач — погиб при обстреле, другая — старушка

уборщица — умерла еще два месяца назад. Оставалась одна — та самая Зинаида Голосницына, секретарь госпиталя. Она конечно же имела доступ к бланкам. И, кроме того, ее телефон из-за служебной необходимости не был отключен.

Сообщение лейтенанта Голова о беседе с Дорониной очень заинтересовало и Морозова и Воронова. Сходились какие-то нити.

Удалось получить и кое-какие сведения о муже Голосницыной. Анатолий Федорович некогда окончил институт имени Лесгафта, потом был старшим тренером по легкой атлетике в одном из крупных спортивных обществ Ленинграда, преподавал в женской спортивной школе. За пьянство и моральное разложение был отстранен от работы, после этого устроился администратором в один из Домов культуры. В начале войны был мобилизован в Красную Армию. На этом сведения обрывались, но и это уже было кое-что…

Понемногу начала проясняться обстановка и на 6-й Советской. Семьи Николаевых там, конечно, не оказалось. Но ведь именно на 6-й Советской, если верить показаниям Щелкунова, побывал один из шпионов. И явку его необходимо во что бы то ни стало найти! Как? Волосов подумал, что 6-я Советская — не такая уж большая улица, надо просто обойти ее и поговорить с работниками домохозяйств, да и с другими людьми. Кто из фронтовиков навещал своих родных и близких в январе? Вряд ли такой факт остался незамеченным: жителей в городе оставалось не очень много.

Морозов одобрил план Волосова.

Сначала поиски проходили безуспешно. И как ни странно, но удача к Волосову пришла именно тогда, когда всего на полчаса он прекратил искать шпиона. Впрочем, и так бывает.

Началось с воя сирены.

— Граждане! Тревога! Через несколько минут начнется артиллерийский обстрел города…

Куда идти? В одном из домов Волосов заметил дверь, ведущую в полуподвальное помещение. Над дверью — табличка: «Домохозяйство». «Была не была, пересижу-ка там до отбоя, — подумал Виктор, — все равно сюда же придется возвращаться».

В большой комнате, куда еле-еле проникал слабый зимний свет, примостившись около чадившей буржуйки, рыдали две пожилые женщины. На столе лежал распечатанный конверт с воинским штампом: здесь только что получили похоронную…

Ох как досталось чекисту за те полчаса, пока шел проклятый обстрел! Лучше бы оставаться на улице, под снарядами! Усталые, убитые горем женщины выложили Виктору всё, что у них накипело на душе. Досталось ему и за Бадаевские склады, и за то, что «под Ленинград немцев пустили!». «Чем тут порядки наводить, такой молодой, здоровый парень, лучше бы ты на фронт пошел! — кричали женщины. — Наши там гибнут, а ты?!»

Что он мог сказать этим людям? Где найти для них утешение? На язык просились только старые, затрепанные слова: думайте о детях, крепитесь, не вы одни, что же делать… Он достал из кармана пару кубиков кофе, полученных вместо сахара, торопливо согрел кипятку, сунул женщинам жестяные кружки. Постепенно рыдания стихли, — даже на слезы у измученных людей больше не оставалось сил.

— Сейчас несчастье у всех, — пробовал успокаивать их Волосов, — у всех горе…

— А я-то… я-то… — вдруг снова, в полный голос, закричала одна, — все думала, может, в отпуск его отпустят, как Ли-и-изи-ного…