Невидимые знаки
Шрифт:
Я должна была выплакать свои слезы и быть сильной.
Я сделала это.
Мы сделали это.
И теперь нам предстояло жить с нашим творением.
Официально.
Я была беременна.
…
ИЮНЬ
Прошло несколько недель.
И при всей моей храбрости рассказать Гэллоуэю о том, что произошло, я... я не смогла.
Когда я вернулась в лагерь (после того, как меня снова вырвало) со
Это была идеальная семья, и у меня на глаза навернулись слезы при мысли о том, что я их покину.
Умереть при родах.
Родить недоедающего ребенка, который не выживет, как выжили эти замечательные люди.
Мое горло сжалось, и я спрятала свой секрет.
Я притворилась, что его не существует.
Несколько недель я носила свою мешковатую футболку, а не бикини, боясь обгореть на солнце (на случай, если я начну оголяться). В конце концов, моя худая фигура не смогла бы долго скрывать растущий бугорок.
Шли дни, я улыбалась, смеялась и принимала Гэллоуэя между своих ног, скрывая при этом свой маленький неприятный секрет.
Когда мы встречались на полуночных свиданиях, я хотела сказать ему, что он может кончить в меня. Что нет смысла вытаскивать его.
Но я не могла.
Каждый раз, когда я набиралась смелости, чтобы сказать ему об этом, она улетучивалась в последнюю секунду.
Он не был глупым.
Он знал, что со мной что-то не так. Он внимательно наблюдал за мной, тихо расспрашивал, но не давил на меня, чтобы я ему рассказала.
Полагаю, он думал, что я признаю это в свое время. Или, кто знает... возможно, он уже догадался?
В любом случае, я не могла произнести ни слова.
Я не могла заставить свой рот произнести приговор...
Я... беременна.
Нет.
Я не могу.
Поэтому я оставалась глупой и молчаливой.
И сделала то, чем не гордилась.
Однажды ночью я пробиралась через растения и кусты, которых когда-то избегала из-за неудачных тестов на царапины или боли в животе. Я стояла в темноте и думала, просто думала, если я съем несколько ядовитых листьев... остановит ли это катастрофу?
Смогу ли я вызвать выкидыш естественным путем?
Или я убью себя прежде, чем у ребенка появится шанс?
В бездонный момент слабости я сорвала листок с одного конкретного куста, от которого у меня начались жуткие судороги, и поднесла листок ко рту.
Так близко.
Все может закончиться.
Я коснулась нижней губой горького вкуса, но в последнюю секунду отбросила его.
Я не хотела умирать.
Так зачем мне быть такой глупо безрассудной, если у меня был шанс (очень маленький шанс) пережить это рождение? Кроме того, как я могла думать о том, чтобы убить что-то, созданное из любви?
Я не была таким человеком. Я никогда не буду таким человеком. Даже если бы это означало пожертвовать собой.
Выйдя
Весь месяц мне удавалось избегать этой темы, а в некоторые часы я даже забывала о ней. Это было до тех пор, пока я не расчесывала грудь и не вздрагивала от боли. Или дотрагивалась до живота, и странное сжатие в животе казалось чужим.
Казалось, что только вчера Гэллоуэй вошел в меня во время прилива. И вот прошел месяц, а природа уже готовила мое тело к катастрофическому завершению.
Жить мне оставалось всего несколько месяцев. У меня не было иллюзий, что я переживу такое испытание (худая и истощенная) и рожу здорового ребенка.
Но мое тело не разделяло моей кислотной безнадежности. Мои бедра постепенно болели, кожа стала чрезмерно чувствительной, а вкусовые рецепторы изменили свои пристрастия.
Я никогда не читала о беременности и о том, чего ожидать, и сейчас не было никакой возможности сделать это. Единственное, что я могла сделать, это то, что делала всегда: обратиться к музыке.
Я писала и сочиняла, чтобы избавиться от ужаса.
Но потом случилось кое-что еще хуже.
Хуже, чем крушение.
Хуже, чем беременность.
Моя ручка закончилась.
Чернила высохли.
У меня не было способа успокоить свою изрезанную душу и найти смысл в этом отвратительном несчастье.
Моя ручка была мертва.
У меня больше ничего не было.
И на этом мой блокнот был оставлен.
ИЮЛЬ
— Ты должно быть думаешь, что я тупой, Стел.
Она подняла глаза от плетения очередного льняного одеяла (проклятая женщина была одержима ими) и спряталась за завесой волос.
— Я не понимаю, о чем ты.
Я прорычал себе под нос.
— Серьезно, Эстель? Ты серьезно собираешься разыграть со мной эту карту? После последних нескольких недель хандры и отказа рассказать мне, что, черт возьми, тебя гложет? С меня хватит. Я хочу знать. Прямо сейчас.
— Гэл... не надо. — Ее взгляд метнулся к Пиппе и Коннору, которые сидели на бревне и разделывали осьминога, которого я поймал сегодня утром. Мы узнали (по мере того, как ловили больше), что лучший способ съесть сосальщика — это разбивать щупальца до тех пор, пока они не станут нежными; в противном случае их просто чертовски трудно жевать.
Я пообещал себе, что не буду этого делать.
Я был терпелив.
Я спал рядом с ней по ночам. Я пытался утешить ее. Я ждал со всей чертовой любовью, на которую был способен, что она мне скажет.