Невидимые знаки

Винтерс Пэппер

Гэллоуэй поцеловал меня.

— Ну, теперь я в таком же ужасе. На самом деле, я в ужасе уже несколько месяцев. И если у меня есть хоть маленький шанс, что я смогу увезти тебя с этого острова до того, как... — Его взгляд переместился на мой большой живот. — Ну, до появления ребенка, тогда я сделаю все возможное, чтобы это произошло.

Отпустив меня, он целеустремленно направился к воде.

Пиппа подбежала к нему, обняв его за плечи.

— Гэл, я со Стелли. Я не хочу, чтобы ты уходил.

Мое сердце заколотилось, когда он пригнулся

и прижал к себе свою островную дочь.

Дочь.

Скоро у него будет еще один сын или дочь.

Полноценный кровный и связанный плод его чресел.

Кто, черт возьми, придумал этот термин? Плод его чресел.

Я скривила губы, слишком поздно осознав, что мои внутренние мысли, вероятно, не имеют смысла для тех, кто за мной наблюдает.

Подойдя к Гэл и Пиппи, я обняла ее сзади за плечи и притянула к себе.

Мне нужна была ее близость.

Учитывая, что я всю жизнь избегала прикосновений или эмоциональной привязанности к другим, сейчас я жаждала общения.

Я больше никогда не хотела быть одна.

И он покидает меня.

Мои слезы начали литься заново, щекоча мой подбородок, когда они катились в печали.

Гэллоуэй застонал.

— Эстель, прекрати. Ты убиваешь меня. — Схватив меня за загривок, он притянул меня к себе и поцеловал.

Он не целовал меня нежно. Он целовал меня яростно, с языком, вкусом и манящими муками.

Пиппа корчилась в моих объятиях, зажатая между Гэллоуэем и моим животом.

Мы отстранились друг от друга, извиняюще улыбаясь девочке.

Гэллоуэй воспользовался случаем, чтобы запрыгнуть на плот, его руки стабилизировали бамбук по течению.

Коннор уже был на плоту, балансируя, как пират, и держа оба весла.

Он передал одно из них Гэллоуэю.

— Готов?

Бросив на меня последний взгляд, Гэллоуэй кивнул.

— Готов.

Не было спинакеров, чтобы использовать ветер. Ни руля для управления, ни мачт для поддержания.

Только роковой, скоропостижный провал.

Никто не слушал моих протестов, когда они оттолкнулись от берега и поплыли прочь.

Они пересекли залив, подошли к рифу, гордо стоя на своей плавучей платформе.

…

НОЯБРЬ

Мы никогда не обсуждали то, что произошло в тот день в октябре.

Никто не сказал ни слова, пока Коннор и Гэллоуэй плыли обратно к берегу, без плота и весел.

Я была права.

Спокойный атолл был идеальным местом для гребли, но, когда судно достигло волн, набегающих на риф, оно распалось под грохотом мокрой массы.

Моя душа болела за творение Гэллоуэя. Мое сердце плакало от того, сколько сил и времени он потратил на его создание. Я ненавидела его сокрушительное разочарование.

Но в каком-то смысле я была рада.

Дело не в том, что я не хотела покидать остров. Не то чтобы я не жаждала медицинского наблюдения и больницы, когда придет

время рожать.

Но в этом случае возможность была упущена.

Если бы плот уцелел, и они прорвались через риф, мне пришлось бы сделать выбор.

Ужасно, ужасно трудный выбор.

Уплыть сейчас... со скудными припасами и телом, уже напряженным до предела, или рискнуть и родить на острове.

Как бы я ни боялась своего будущего, у меня не было сил покинуть единственное место, которое я знала.

У меня не было уверенности в себе, чтобы добровольно идти в тень смерти, когда на нашем райском уголке уже было достаточно темно.

То, что он утонул, было наилучшим решением для всех нас.

ЗА ТРИ ГОДА ДО КРУШЕНИЯ

— Эй, приятель.

Я проглотил свое ругательство и встретился лицом к лицу с ежедневными мучителями из блока «Д». Ни один день во дворе не проходил без того, чтобы у меня не болела челюсть или не раздавались словесные оскорбления.

— Что тебе нужно, Альф?

Альф подошел ближе, подчеркивая дурацкую развязность, которая не скрывала того факта, что он был ниже меня ростом.

На три дюйма.

Если бы я захотел, я мог бы вырубить этого засранца одним ударом.

Но я этого не сделал.

Потому что по правилам, если ты вел себя хорошо, то получал лучшее обращение, больший выбор работы и чистый лист для условно-досрочного освобождения.

Альф усмехнулся:

— Давай, киска. Сегодня тот самый день. — Он держал кулаки у лица, готовый к спаррингу. — Ты все равно никогда не выйдешь. Это жизнь, куколка. Можно и развлечься.

Я приучил свое лицо оставаться злобно холодным. Он не должен был знать, что слова «пожизненное заключение» делали с моими внутренностями. Ему не нужно было знать, насколько чертовски извращенным я был. Часть меня соглашалась с тем, что я получил справедливое наказание.

Я убил человека. Я заслуживал того, чтобы никогда больше не быть на свободе.

Но другая часть меня ненавидела то, что моя жертва убила стольких других, а его так и не поймали. Дьявол был на его стороне.

Пока не появился я, конечно.

…

— Эстель, тебе нужно сесть, черт возьми. — Я указал на ее большой живот. — Если ты не сделаешь то, что я скажу, я прикую тебя наручниками к кровати.

Эстель вихрем бросилась на меня, выронив две бутылки с водой, которые она несла, чтобы отдать Коннору и Пиппе, игравшим на мелководье. Бутылки не были тяжелыми, но она, черт возьми, ковыляла по всему лагерю с самого рассвета. — Чем именно? У нас нет подголовника, и у нас нет наручников.