Невинная Настя или 100 первых мужчин

Тополь Эдуард Владимирович

— Мам, дай мне это!

Вы не представляете — мне это было приятно до безумия! Когда она меня первый раз так назвала, я была на седьмом небе и где-то внутри себя почувствовала такой, знаете, теплый комочек, который как бы растет, растет… То была любовь, которую я хотела подарить этому маленькому ребенку. Мы с Олегом продолжали встречаться. Он очень неплохой человек, но он много работает и не может уделять дочке столько времени и внимания, сколько ей нужно. А я решаю, что мне больше не надо работать в садике. Я решила вернуться домой, мне просто тяжело было все совмещать — и учебу, и работу, и эти встречи.

26

Я возвращаюсь домой. Родители обрадовались, успокоились. Но я не собиралась оставлять ни Лину, ни Олега. И все свое свободное время начинаю уделять именно Ангелине. Мы с ней ходим по магазинам, мы с ней вместе просто везде. Когда ее перевели в другой садик, я стала постоянно приходить за ней туда. А там вдруг устраивают утренник и дают ей какую-то роль не самую важную. Я говорю:

— Как так? Почему какая-то девчонка — принцесса, а моя Линочка — нет?

И закатываю такой скандал: «Что? Моя Ангелина не будет принцессой?» — что на следующий день все роли поменяли и моя Линочка стала принцессой.

Да, все воспринимали меня там как ее маму. На самом деле это, наверное, трудно представить — как пятнадцатилетняя девчонка может выглядеть мамой пятилетней девочки? Но это было так, потому что я специально носила длинное черное пальто, высокие сапоги, красилась очень темно, убирала волосы и все приглаживала. У меня все время была темно-коричневая помада, и мы с ней смотрелись просто как два ангелочка — Лина и я, ее мамочка. Везде мы с ней были вместе, я ничего для нее не жалела, и знаете, это и есть, наверное, настоящее счастье — в свои пятнадцать лет я испытала, что значит быть мамой. Это было просто потрясающе! И все были счастливы. Олег радовался тому, что я — его такая молоденькая и красивая пассия — уделяю его дочери столько внимания. Я была счастлива от того, что вышла из этого дурацкого стресса, у меня есть такой замечательный ангелочек, как Лина. А Лина была счастлива, что обрела новую маму. Все было просто идеально. А Марат с Мишей, видя, какая я счастливая и радостная, не понимали, в чем дело. И, видя, как один раз меня привезли домой на черном джипе, а в следующий раз Олег привез меня на белом «БМВ», были вообще в шоке. Они пытались опять ко мне подойди, снова завоевать мое расположение, но это уже было нереально. Мне было даже странно, что два каких-то придурка хотят быть со мной. Тут Лапочке исполняется пять лет. Мы, с ней вместе пошли в ателье, мне там шили очень красивое платье, и ей шили тоже — такое беленькое, красивое. Она была просто куколкой. Потом мы шикарно праздновали ее день рождения. Олег ничего для нее не жалел, да и для меня тоже. Он нас обеих любил, я это чувствовала. Олег был хорош и в постели, хотя у нас не сразу все наладилось так, как хотелось бы. Первое время я его к себе не подпускала, потому что у меня еще было такое чувство, будто все меня предадут, как тот Миша-ублюдок. К тому же этот брекет, и вообще все у меня плохо.

Но постепенно мой любимый Олег вылечил меня от этого. Правда, к сожалению, была еще одна проблема. Ведь я же была с Петей, я же любила Петра. У нас с ним все было так хорошо, так замечательно! Я же не могла просто взять и уйти от Петра к Олегу. Олег тоже чувствовал, что у меня есть какая-то другая жизнь, которая разделяет нас и не позволяет нам быть все время вместе. А тут еще с Линой возник вопрос. Однажды я записала ее в школу моделей. Это школа моделей для маленьких девочек, похожих на Лину. Ведь она вообще принцессочка — белокурые локоны, всегда стильно одета. Я же любила всякие модные журналы и по ним одевала Лину, да и сама одевалась хорошо. И вот мы с Линой записываемся в школу моделей, я хожу на все ее показы. Они там красят детей, устраивают им всякие конкурсы, игры, и Лине это нравится, и мне тоже. Ну а все, что нравится нам, нравится и Олегу. Но тут получается такая ситуация: в этой школе моделей нам говорят, что, мол, по контракту мы можем вашего ребенка отправить в Англию, она там будет учиться в закрытом пансионе и совмещать с обучением в школе моделей. Конечно, я этого не хотела. Но с другой стороны, я ведь должна была делать то, что лучше для Лины. Я же понимала, что ее будущее в какой-то степени зависит и от меня тоже. И я поговорила с Олегом, сказала:

— Что будем делать?

Он говорит:

— Давай отправим, а потом будет видно. Если ей там будет плохо, она всегда может вернуться.

И подписал какой-то контракт, всё подписал, и Лину забирают. Липа уезжает, мы едем ее провожать в аэропорт, мне очень обидно. Вы не представляете, это было нечто! Первый раз в жизни я заплакала. Я теряла самого близкого, это была моя кровиночка, это был мой самый маленький человечек, самый любимый, и я теряла ее! Мне так было обидно — я плакала так же, как плакала Лина. Конечно, она летела не одна, там было несколько детей. И они вместе с каким-то руководителем или воспитателем улетели. Эх… Приехав домой, мы с Олегом провели потрясающие, незабываемые выходные. А потом Олег говорит, что ему надо уезжать в какую-то заграничную командировку. И не на день или два, а на несколько недель. Для меня это было шоком. Сначала от меня Лину увезли, а теперь и Олег собирается оставить меня. Как так? Нет, я не хотела терять Олега. Только не его! Я стала говорить:

— Нет, Олег, ты не должен уезжать. Давай так: побудь со мной хотя бы еще недельку!

Он так и сделал. А это было время, когда я училась — то есть никаких каникул или там праздников. Но я не стала ходить в школу, я прогуляла всю неделю и все это время провела у Олега. Нам было потрясающе хорошо вместе. Мы были в постели весь день, мы любили друг друга. Хотя я прекрасно понимала, что Олегу нужна не девчонка-подросток, а взрослая женщина, которая станет ему женой, а Лине нормальной мамой. Я это прекрасно в душе понимала и знала, что Олег уедет, мы с ним больше никогда не увидимся. Нам нельзя было больше видеться, это ни к чему бы не привело. Хотя Олег постоянно клялся мне в своей любви, говорил, что ему все равно, что подумают. Я же твердила ему совсем другое.

— У тебя, — говорила я ему, — высшее образование. Зачем тебе такая глупая, как я?

Он говорил:

— Настенька, это не проблема. Ты поступишь в самый лучший институт. Главное не то, что у тебя в голове, а то, что у тебя в душе.

Он клал мне руку на грудь и говорил:

— У тебя есть душа. Она у тебя чистая, большая, и ты самая замечательная и лучшая для меня. И не только для меня, Лина тебя тоже очень любит, ты для нее лучшая мама!

Да, мы провели с ним замечательную, незабываемую неделю! Но ему надо было уезжать, он и так отложил из-за меня все свои дела. А мне так не хотелось мириться с тем, что он уезжает! В день его отъезда — он уезжал поездом, он мне признался, что после гибели жены он самолетами не летает, — так вот, в день его отъезда я пришла к нему, собрала ему много еды с собой, напекла блинчиков. Да, он всегда любил мои блинчики, а Линочка очень любила пончики. Я для них с самого начала стала готовить, я считала, что у нас такая семья: ребенок, я и Олег, которого я воспринимала чуть ли не как своего мужа. А раз так, то,

значит, я должна уметь хорошо готовить. И я научилась, я стала готовить просто здорово! Во всяком случае, им нравилось… И вот в последний день я пришла к Олегу, зашла к Лине в комнату и вспомнила, как мы с ней сами украшали эту комнату, как покупали все эти игрушки. Там многие из игрушек — все эти Барби — были куплены мной, и вообще все в этой комнате было сделано по моему вкусу. А на одной стене висели Линины рисунки. И я смотрю на эти рисунки, а один, в самом центре, рисунок был на белом листе, Лина нарисовала в центре себя, а по обе стороны — меня и Олега. Как будто мы идем и держим ее за руки. Там была зеленая травка, желтенькое солнышко — ну, как все дети рисуют. Для нее это была уже семья. Я смотрю на этот рисунок, и тут на меня такая безысходность напала, такая безысходность от того, что все уже решено… Я забрала этот рисунок себе, он у меня до сих пор хранится. А тогда я сидела на диване, обнимала большого плюшевого мишку и думала, как мне будет тяжело, когда не станет рядом ни Олега, ни Лины. Но у них своя жизнь, а у меня своя. Тут вошел Олег и поцеловал меня, как всегда, таким прекрасным поцелуем, что это всколыхнуло меня, зарядило огромной энергией. А время бежало, и мы поехали на вокзал. Я провожала Олега. Никогда в жизни мне не хотелось так отсрочить время, остановить его, чтобы все было заново. Я думала: какой вокзал? Куда? Зачем? Но даже я не могу остановить то, что остановить невозможно! Наверное, когда мы понимаем это, мы взрослеем. И вот мы приезжаем на вокзал. А там куча народу, все с какими-то тюками, чемоданами. Да, до сих пор помню: поезд уходил ровно в одиннадцать часов, а мы приехали за сорок минут, в десять двадцать мы уже были на вокзале. Сначала пошли и узнали, на какой путь подадут поезд. Олег нервничал, ходил сам не свой — чувствовалось, что ему тоже было жалко расставаться со мной. А мы сделали так: мы приехали на вокзал на его джипе, но к одиннадцати часам должен был подъехать его друг и увезти меня на этом джипе домой. И вот мы ходим, ходим по этому вокзалу, купили Олегу что-то попить в поезд. Уже остается тридцать минут до того, как Олег уедет. Мы стоим на этом дурацком перроне, скоро должны подать поезд. И тут я понимаю, что не могу его просто так отпустить. Не могу! Хватаю Олега за руку и говорю: Уходим! Уходим быстрее! Он говорит: Ты что, Настя? Куда? А я, не слушая его, просто тащу его на стоянку к машине. Выхватываю у него ключи, быстрей отключаю эту дурацкую сигнализацию, но никак не могу справиться с замком. Потом все-таки открываю дверь, заталкиваю Олега в машину и начинаю целовать, обнимать. Я не могла остановиться, это было как ураган, эти чувства меня захлестнули полностью. Я же понимала, что теряю этого человека. Слава Богу, окна в машине были тонированные, поэтому нас не видели окружающие. Хотя через лобовое стекло что-то видно, и некоторые пассажиры, проходя мимо, смотрели на нас. А мне было все равно! Знаете, я гордилась тем, что я с любимым человеком. И мне было плевать, что я голая в машине. Да хоть в чем! Главное, я была счастлива!… Прошло ровно двадцать пять минут, через пять минут должен был отходить поезд. Тут к машине подходит какой-то человек, я сначала даже не поняла, кто это. Оказалось — друг Олега, который должен был отвезти меня домой на Олеговом джипе и потом забрать эту машину. Мы с Олегом секундно одеваемся и бежим на перрон. И вы не представляете — оказалось, там до сих пор стоял носильщик с нашими вещами, на том же месте, где мы его оставили! И говорит какую-то чепуху:

— Вы что? Так никогда никто не поступает! Как можно бросать такие вещи? Вы что — ненормальные, что ли?

А мы понимаем, что поезд вот-вот отходит. При этом у нас первый вагон, а подали поезд, конечно, не первым вагоном вперед, а наоборот — первый вагон был где-то далеко, в другом конце. Я запихиваю Олега в вагон, говорю: пройдешь по тамбуру. Тут проводница начинает на нас кричать: — Вы что? Вы куда? Где билеты? Я стала искать билеты в сумке, потому что помню, как положила их в кармашек не то сумки, не то чемодана, а куда — не могу найти. И это все так сумбурно, быстро — я целую-обнимаю Олега, уже все вещи запиханы в этот одиннадцатый вагон, проводница кричит, носильщик просит деньги, радио что-то говорит, и тут у нас последний поцелуй — такой теплый, классный, обжигающий губы. А по радио объявляют:

— Поезд отправляется, провожающих просят отойти от вагонов!

И поезд трогается. А я не хочу! Не хочу! Представляете, я стою на этом перроне, а мне в ноги как свинец налили. Стою и сказать ничего не могу. Ни заплакать не могу, ни пошевелиться — ну ничего. А поезд начинает медленно двигаться. И тут я плюю на все! Представляете, я была в таком прозрачном беленьком сарафанчике. Вся такая Дюймовочка в босоножках, где шпилька — двенадцать сантиметров. И вот я плюю на эти босоножки, разуваюсь и бегу за поездом. А в руке у меня три розы. Три розы, которые мне подарил Олег. Я бегу, мне уже всё равно на всё! Олег это видит и кричит:

— Настенька! Настенька! Любимая!

Знаете, это было такое чувство, как будто нас с ним разделяли насильно. Насильно судьба хотела нас разлучить. Мне было гак тяжело — вы не представляете! Но тут меня кто-то хватает за руку. Это оказался друг Олега. Я даже не помню, как его звали. Он пытается меня остановить, удержать:

— Настя, да прекрати! Что ты делаешь?

А мне все равно. Если бы не он, я бы, наверное, и под поезд там бросилась. Так я не хотела с Олегом расставаться. Но он уехал. Он уехал, а я осталась. Приехала домой вся разбитая, усталая и спала, наверное, несколько дней — столько тогда у меня сил на эмоции ушло…

27

Но время было — апрель, и подходила важная дата — ровно год, как мы с Петей вместе. Мы решили отметить это. Он снимает кафе. Мы приглашаем туда его и моих подруг, друзей. Вместе долго веселимся, все шутят, все смеются, говорят: когда же будет ваша помолвка? когда же вы поженитесь? Мне это, конечно, очень нравится, я радуюсь этому. К тому же я выгляжу просто потрясающе, и Петр мой, как всегда, тоже красивый. Ночью, после кафе, мы с Петей едем ко мне, поскольку это же суббота, а в субботу мои родители, как всегда, на даче. И вот мы едем ко мне домой — оба выпившие, что, разумеется, наводило меня на мысль: мол, сейчас мы приедем и займемся любовью, что-нибудь еще выпьем и уснем. Но вышло совсем не так. Мы приехали домой, сели с ним вдвоем, а время же — апрель, уже тепло, и у меня в комнате огромное окно и большие бархатные шторы. Обычно я эти шторы на ночь всегда закрываю, а тут они были открыты. Падает такой лунный свет. Мы с Петей сидим вдвоем, он на меня смотрит и говорит: