Невинность в расплату
Шрифт:
Не понимает, как можно смешивать серьезное и возможность посмеяться.
— Вырезать семьи…
Барабаню по наполированому столу пальцами.
А перед глазами она.
Внутри. Под ребрами. И, на хрен, в каждой мысли!
— Это будет совсем уже открытая война, братья. Пока мы только отбиваем их редкие нападки.
— Редкие, но мощные! — вскидывается Давид.
Да. Младший брат горяч. И скор на расправу. Всегда. Но сейчас далеко не тот случай.
— Семья Багировых самая влиятельная! —
— Не горячись, — вскидываю руку, взглядом заставляя его замолчать и опустится обратно в кресло.
— Каждого по отдельности мы и правда уничтожим на раз. Но если они объединятся… Давид. Ты не представляешь, против какой силы нам придется выступить. Мы не справимся. А даже если и вытянем, то подмять под себя настолько огромный сектор не удастся. Не так сразу. Все надо подчинять и выстраивать постепенно.
— Голова Градова в этом вопросе была бы самым дешевым вариантом, — кривит губы в оскале Арман.
Буравлю его глазами.
— Нет. Он наш брат. Наша кровь.
— Он паршивая овца, Бадрид! Сам отказался от семьи! Почему мы должны теперь давать ему защиту? Устроил эту заварушку, Рэмбо, на хрен, недоделанный! И что? Нам теперь отдуваться? За него? Нет. Я же не сказал, что мы его сами должны… И голову на блюде этим принести. Но почему бы Градову не разгребать самому то, что он устроил? Пусть идет. Пусть разбирается с ними. Мы-то причем? Скажем, что семья к его действиям не имеет никакого отношения. Пусть на него наезжают. Ему перекрывают кислород. Надо отвечать за свои поступки, нет?
— Прекрати, Арман. Ты же понимаешь. Он против них не выстоит.
— И с каких херов мы должны за него отдуваться?
— Не горячитесь. Оба. Официального ответа от семей я пока не получил. Значит, ждем. Если удастся договориться хотя бы с половиной…
Снова барабаню пальцами по столу.
Половина, это не так уж мало. Но и не много. На нашу сторону все равно не встанут, если начнется реальная война. Наибольшее, что я могу получить, это их нейтралитет.
Мало.
Обхватываю пальцами виски.
Но если среди этой половины будут сильнейшие…
Тогда у нас есть шанс.
— Будем думать, — переплетаю пальцы до хруста.
Прежде, когда был таким же горячим, как Давид, не медлил бы. Начал бы наносить удар за ударом.
Резко. Хлестко. На полное поражение.
Но теперь я умнее. Так просто в этой битве нам не победить. Расклад иной. И вижу уже все совсем по-другому.
— Отправляйтесь пока на склад. Разберитесь с этим взрывом.
Возвращаюсь домой.
Раскладываю перед собой документы.
Все материалы, все подковерные игры других.
Слишком
Просчитать, куда можно ударить так, чтобы уничтожить одним махом.
Не силой. Не стволами и армией. Иначе.
И предупреждение о таком ударе станет шансом договориться. Уже на совсем других условиях.
Только буквы и цифры плывут перед глазами.
Сам не замечаю, как поднимаюсь.
Ноги сами ведут туда.
К ее двери.
Замираю, до хруста сжав челюсти.
Она там. За тонкой перегородкой.
Я даже слышу, как она двигается. Кажется, даже чувствую, как дышит.
Сердце пропускает удар за ударом.
Она. Там. Совсем рядом. За смешной преградой, которую так легко убрать.
И сразу же полыхает внутри.
Безумным. Безудержным жаром.
Время теряется.
Диким усилием заставляю себя развернуться. Уйти. Каждый шаг, словно сквозь неодолимое препятствие. Будто через ураган, что сметает, валит с ног.
Как магнитом. Туда. К ней.
Заставляя срываться все планки.
Чтобы снова прикоснуться.
Ворваться в ее рот, впившись в упругие нежные губы.
Чтобы горела моя кожа, прикасаясь к ее. Напитываясь ее бархатом.
И выбивать.
Нежностью, страстью. Лихорадочными движениями по всему ее телу.
Выбивать стоны и сладкие всхлипы. Срывать их с ее мягких губ. Выпивать. Поглощать. Пожирать лихорадочный блеск ее расширенных глаз.
Забиться в ней, когда сожмется вокруг моего члена, вырвать оргазмом собственное имя, которое тут же вберу в себя из ее губ.
Наваждение. Лихорадка.
Я в третий раз оказываюсь у этой проклятой двери.
Забивая на все.
А ведь речь идет о нашей судьбе. О наших, мать его, жизнях!
Только все для меня будто в пелене.
Словно и не про меня.
Все неважно.
И сердце колотится, как бешеное.
Она.
Как наваждение.
Как болезнь.
— Довольно, — приказываю сам себе. Вслух. Наливая еще один стакан виски.
Склоняюсь над бумагами, которых так и не разбираю. А ведь прошла уже почти вся ночь!
Все позабыл. Ни о чем, кроме нее, думать не способен.
Не выветрилась после ночи.
Опьянила намертво. До одури. До дикой, бешенной тяги быть только с ней. В ней. До ломки во всем теле. До того, что готов наплевать на дела семьи.
Наркотик. Яд, а не женщина.
А я не готов быть безумцем.
Ее нужно убрать.
Из постели, в которой я могу брать ее снова и снова, в любой момент. Из своего дома. Из головы.
Я не должен больше к ней прикасаться.
Отравлять себя ее дурманным до одури запахом. Ее глазами. Губами. Сладким трепетным телом.