Невинные дела (Худ. Е. Капустин)
Шрифт:
— Можете быть уверены… — коротко отрезал Слайтс. Просьбе хозяина он внял: спора не продолжал. Гость занялся с Джо: видимо, они были друзьями. Мальчик, забыв о Грехэме, показывал Слайтсу свои книжки.
Остаток вечера Грехам провел в обществе Эрнеста, Луизы и странного гостя, который теперь молчал. Луиза, к огорчению Грехэма, вскоре ушла к себе: премьера "Телекомпании" пришлась ей не по душе. Собственно, и Грехэму с первых же кадров премьера стала противна, но Эрнест предложил досмотреть ее в "познавательных" целях. Постановка, именуемая "Мы вас спасем!", показывала, как "кучка коммунистов" разными кознями и хитростями захватила весь мир, кроме Великании, но Великания освободила
Когда это, как выразился Эрнест, "загрязнение эфира" кончилось, он сказал Грехэму:
— А вы говорите "однообразие"! Уж поверьте мне: два месяца ездил по их стране — ничего подобного не видел.
— Да… — задумчиво протянул Грехэм. — Обидно за человечество, когда посмотришь такую, с позволения сказать, картину.
8. Сюрприз инженера Грехэма
— Гм… такую теорию нельзя преподнести народу в качестве конкретной платформы… — …Если человек в состоянии понять эти… непреложные общественные законы, надо думать, что у него хватит ума не говорить о них вслух.
Профессор Уайтхэч, послав генералу Реминдолу заявление об отставке и покинув лабораторию ь1, безвыходно сидел в своем кабинете. Он отказался даже принять Грехэма: он чувствовал, что ему было бы стыдно смотреть в глаза своему ученику. Уже само по себе открытие Ундрича в то время, когда он, Уайтхэч, еще не успел сделать ничего существенного в области лучистой энергии, было чуть ли не оскорблением, отказ же сообщить Уайтхэчу сущность открытия явился публичной пощечиной. И так как все это было устроено ненавистным военным министром, то другого выхода, кроме отставки, он не видел. Рушилась вся его ученая карьера, все мечты о славе, десятилетия труда, жизни были погублены напрасно, он потерял даже ту известность, какой прежде пользовался в ученом мире и которую, конечно, расширил бы, если бы не связал себя секретной работой. Это был полный крах. И все же — отставка, только отставка! Хоть отчасти она смоет позор оскорбления. Пусть поработают теперь без него! Да, у них есть лучи Ундрича, но разве это то, к чему они стремились, чего, вероятно, скоро достигли бы?! Пусть поработают без него!..
А Грехэм? Ведь он сможет открыть… Но неужели он согласится работать?.. Согласится после такого оскорбления своему учителю, да и ему самому?
Сколько ни ломал голову Уайтхэч, он не мог прийти к твердому выводу, как именно поступит Грехэм. Поговорить бы с ним… Нет, невозможно. Всякий, даже отдаленный намек на эту тему, конечно, будет воспринят как желание подсказать решение вопроса, более того — как просьба… Какая жалкая картина: старый профессор, обиженный одним учеником и умоляющий о помощи другого!.. При этой мысли Уайтхэч содрогался от возмущения и гнева. И когда Уайтхэчу доложили о том, что его хочет видеть Грехэм, он отказался принять его, отговорившись тем, что болен. Он действительно чувствовал себя отвратительно даже физически.
В таком состоянии его застал телефонный звонок военного министра. Это был третий день самобичевания. Реминдол очень любезно просил профессора Уайтхэча прибыть к нему для разрешения "прискорбного недоразумения". Уайтхэч сердито ответил, что он болен, прибыть не может, да и не считает нужным: все, что только можно терпеть, он от министра выслушал и все, что можно сделать, уже сделал, подав заявление об отставке.
— Вы гордитесь, господин министр,
Но когда через час Уайтхэчу доложили, что к нему прибыл генерал Реминдол и просит его принять, Уайтхэч заколебался. Отказать в приеме министру, явившемуся на квартиру, было бы, пожалуй, уже слишком. Он велел сказать, что не может встать с постели, но если министр извинит его, то он готов принять. Укрывшись пледом, он прилег на диван.
— Лежите, лежите, профессор! — с этими словами Реминдол вошел в комнату, хотя Уайтхэч и не сделал попытки привстать. — Врач у вас был? Надеюсь, ничего серьезного, через денек-другой будем иметь удовольствие видеть вас в лаборатории?..
— Вы, генерал, говорите со мной, точно с ребенком…
— Но… но… но, профессор! — Реминдол осторожно присел на край дивана. — Я все понимаю… Вы больны, раздражены… Если хотите, отложим разговор… Когда вы выздоровеете…
— Нет, уж давайте покончим…
— И отлично. Только будем говорить как деловые люди. Прямо, без экивоков… Ну, чего вы обиделись?
— Вы понимаете…
— Понимаю… И все-таки вы неправы. Будто все это сделано для того, чтобы вас обидеть. Вы же понимаете, что решение это общее, всех касается, не мной даже принято, а объединенным совещанием начальников штабов. Правда, тут обстоятельства особые… Ну что ж, если открытие Ундрича действительно необходимо для вашей будущей работы, то я готов… Но мне казалось, что лучи Ундрича совсем из другой области… Впрочем, я не специалист…
— Что вы готовы? — переспросил Уайтхэч.
— Готов поставить вопрос перед совещанием начальников штабов. Если совещание убедится, я не сомневаюсь в решении…
Уайтхэч был задет. Заявить перед всеми этими надутыми генералами, что он не сможет добиться успеха в своей работе, если ему не будет раскрыт секрет открытия Ундрича, значило бы просто клеветать на себя. Что он, в самом деле, без Ундрича не справится? Ведь работы Ундрича действительно совсем из другой области — это даже Реминдолу ясно.
— Вы отлично понимаете, генерал, что открытие Ундрича мне не нужно, — сердито сказал Уайтхэч. — Вопрос принципиальный…
— Иногда приходится поступаться своими принципами: государственные интересы выше…
— Вы думаете, государство пострадало бы, если бы мой ученик рассказал мне о своем открытии?
— Ах, профессор, — укоризненно-ласково сказал Реминдол и осторожно положил руку на плечо Уайтхэчу, — вы опять говорите так, как будто это придумали специально для вас…
— Однако напомню вам, генерал, что лаборатории разделили вы. Если бы не это…
— Ну и что ж, я оказался прав, — подхватил Реминдол. — Без этого, возможно, не было бы и лучей Ундрича. Ваш авторитет давил…
— Очень хорошо! После моей отставки никому мой авторитет мешать не будет.
— Напрасно так говорите, профессор! Все надежды именно на вас. Лучи Ундрича эффектны, ничего не скажешь. Но вся эта газетная писанина — чушь, чепуха!.. — Генерал перешел на подчеркнуто напыщенный тон, словно передразнивая кого-то: — Ах, чудо двадцатого века! Ах, испепеляющие лучи! Абсолютное оружие! — генерал захохотал. — Чушь! Чепуха! Не то нам нужно. Разве только временно… В ожидании ваших лучей… Лучи Уайтхэча! Вот чудо!.. Истинное чудо! — Глаза генерала засверкали, он заговорил с энтузиазмом: — Убивать, только убивать! Не разрушая, не сжигая!.. Куда там лучам Ундрича, атомной бомбе далеко им до вашего изобретения! Все целехонько и попадает нам в руки! Идеальное оружие! И гуманное… Мгновенная смерть, как от молнии… Без ранений, без боли… Заткнем рот всем этим сторонникам мира!