Невольница князя

Мун Эми

– ...Сам на них гляну, - решил Властимир. – А всем, кто девочек осматривать и хоронить будет, заплатить за молчание

Потому как сколь бы ни был он зол на наложницу, как бы ни хотел наказать за своеволие, чтоб аж слезами умылась, однако такая весть ее убьет. Нет, нельзя этого допустить!

– …И пусть лекарь еще раз осмотрит наложницу, - велел строго.
– А потом…

Властимир запнулся, не решаясь закончить приказ. Язык сам в узел завязался и онемел. Правильнее всего было бы отослать наложницу дальше от Сварг-града – это

успокоит и чернь, и Совет. Однако сердце вдруг заартачилось: нельзя!

– ...Забаву отошлем в покои, отдельные от терема, до той поры, пока я порядки не наведу. А далее – видно будет.

Стражник низко поклонился и исчез. А Властимир пошел к себе. Но тишина княжьей горницы не принесла успокоения, а мягкая перина - сна. Всю ночь он промучился, выискивая привычное тепло девичьего тела, и лишь на заре смог забыться вязкой, как деготь, дремой.

***

– Да чтоб тебя лихо сожрало, Сварогов выкормыш!

От злости знахарка аж плюнула. А после уселась на поваленное дерево и крепко призадумалась. Руны сулили Забавушке путь дальний, который бы закончился смертью стражи и свободой наложницы. Но поперек дороги лег княжий приказ.

В иной раз травница восхитилась бы такой прозорливости, однако Властимир спутал ей все задумки. Ломай теперь голову, как вытащить голубку из жадных когтей, переигрывай наново.

Знахарка тяжело вздохнула. Вновь достала из-за пояса холщовый мешочек и потрясла им в воздухе. Хлопья снега подлетели ближе, и будто живые затанцевали вокруг.

Мало, очень мало осталось сил у Лады. Однако они все-таки были. И каждая крупинка питала силы старой веды. Оберегала ее от холода, дарила сытость, помогала угадать то, что сокрыто, хоть и не так понятно, как прежде.

– Ну-ка, что тут у нас...
– заворчала знахарка, вытаскивая три кругляшка, выточенные из сердцевины старого дуба. – Хм, занятно...

Первая руна предназначалась Забаве. Говорила она о чувствах, вот только совсем не тех, кои сердце жизнью наполняют. Наоборот! Гнев и обида, а еще жгучая ревность должны были стать тем, что уведет благословленную прочь из проклятого града.

Знахарка только губы покривила. Ну, добиться этого нетрудно! Князь с девицами – что неуклюжий медведь среди малины - все изломает да изгадит.

К тому же вторая руна – та, что была для Властимира - нашептывала о девке рядом. Позвать ее ворожбой нетрудно. Однако явится ли?

А вот третья… Она была про смерть.

Знахарка тяжело вздохнула и глянула в сторону, откуда несло гарью и пробиравшим до нутра горем.

Много женщин и детей погибло, а вместе с ними сестры Забавы… Травница украдкой вытерла слез. Кажется, готовилась к этому, однако жгучая вина глодала сердце, как исхудавшая псина кость. Могла ведь их спасти! Но ничего не сделала… Сердце благословенной должно ожесточиться. Не простит Забава молчания о смерти сестер, возненавидит князя за трусость. И эту ненависть передаст дочери.

Что уж теперь печалиться, если вышло все

по задумке?

Знахарка еще раз глянула на руну, да сунула в холщовый мешок. Там ей место! А девочкам – на приволье. Сама похоронит, проводит в последний путь как положено. Потом уж и займется насущным. Но кроме того – отомстит сучьему потроху Мстиву. Князь уже напал на след виновника, можно малость и подсобить.

Глава 34

С каждым днём зима становилась все яростней. Забава медленно оглядела кривые деревья и грязно-серые хлопья, кружившиеся в воздухе. Они падали из брюха тяжёлых облаков, похожих на разлохмаченную паклю. Ею заволокло все небо, и ни один лучик солнца не мог пробиться сквозь плотную завесу.

Вновь неурожайный год будет… И это после жестокого мора.

С губ сорвалось облачко пара.

Казалось, холод зимы проник в самое нутро. Ни меховая накидка, ни горячая пища не могли согреть Забаву. Одна радость и осталась – уложить руки на пока еще незаметный живот, чтобы представить, как он становится больше. За время, которое она провела в уединении, ее тело начало меняться. Совсем немного, под платьем и вовсе не видать, однако Забава чуяла, как располнели ее груди, а по утрам стала подкатывать дурнота.

Хотелось долго кашлять над ведром, чтобы опустошить нутро, и только кислый отвар приносил облегчение. Однако с каждым днем ей становилось хуже. Иная пища стала приносить отвращение, запахи изменились, усталость накатывала даже после коротенькой прогулки.

Но эта беда не могла сравниться с тяжестью, что угнездилась под сердцем. Порой Забаве казалось, что она попала в вязкий болотный омут. И если бы не дитя, утонула в нем без сожаления.

– Ты опять позабыла накидку, - проскрипела за спиной вьюга.

Или Пересвет. Он да ещё шесть воинов, среди которых был лекарь, жили вместе с ней.

Удивительно, но Забава не помнила их имён. Сама не спрашивала, а мужчины не говорили.

Едва только зашли под своды нового жилища, так сразу исчезли: кто в дозор пошел, кто печью занялся, кто хозяйством. Избушка хоть стояла рядом с теремом, однако затхлый воздух подсказал, что здесь давно никто не жил. А вот теперь она будет. И прилипчивый Пересвет.

Не дождавшись ответа, воин сам укрыл ее плечи накидкой.

– О себе не заботишься, так хоть ребенка пожалей! – прикрикнул строго.

– Или твою спину, Пересвет, - отозвалась с горькой усмешкой.
– Поди, князь велел стеречь непокорную девку пуще всего на свете? А то заболеет, и не на ком будет злость согнать.

Воин смерил ее тяжёлым взглядом:

– Опять глупости говоришь? Да если бы господин хотел, давно бы мокрого места от тебя не оставил! Или ты думаешь, что ему трудно другой девке ребенка сделать?

Однако Забава не ответила. Пусть мелет языком, что хочет. Единственная ее глупость – подарить сердце тому, кто о любви не слыхивал.