Невозможно остановиться
Шрифт:
— Ну, жди вечером звонка. С легким паром!
— Ага. Спасибо. Только не обмани.
— Да уж будь спокойна.
И, улыбнувшись друг другу, расстаемся после такой содержательной беседы. Мысленно я повторяю номер, хотя вряд ли им воспользуюсь. Потому что неясно, что со мной приключится в ближайшие часы, а еще потому, что есть некая загадка в наших с Зиной взаимоотношениях. До сих пор мной не установлено: она, Зина, или ее подруга — толстенькая такая, помнится, матерщинница — надолго выключили меня из активной жизни. Около двух лет прошло, кажется, с тех пор.
«Поздравляю! —
— «Знаю. А работают где? Вы поймите: вы других мужиков спасаете». — «Я понимаю. На рыбозаводе работают. Но там их несколько. На каком именно — мне неведомо». — «Пьяны, конечно, изволили быть?» — «Да уж не трезв». — «Что ж, так и запишем. Амнезия, запишем, у писателя. После Зины и Лены отношения имели?» — «Не успел, доктор. Потекло. Еще на пароходе». — «Женаты?» — «Разведен, месяц назад». — «Та-ак-с! Понятно. Придется, товарищ классик, дать подписку». — «Что еще за подписка?» — «А такую подписку, что вы на шесть месяцев прекращаете свою половую деятельность». — «Шесть месяцев?!» — «Не меньше! Ничего, воздержание полезно. И вообще мужайтесь!»
И с этим напутствием я прихожу, помнится, к своему попутчику по творческой командировке, к своему, так сказать, подельнику и сообщаю ему: «Поздравь, Алеха. Чистейший триппер». И он бледнеет, мой дружище. Он ждет, видите ли, в скором времени приезда из отпуска своей жены, а Зина и Лена ему тоже знакомы не понаслышке. «А у меня ничего нет, — бормочет. — Никаких таких признаков». Надо утешить его, и я утешаю: «Это, Леха, бывает. Значит, ты более стойкий. Или общаешься с ними по-дилетантски». — «Убить их, сучонок, мало!» — рычит Леха. «А вот это ты зря, — говорю. — Мы сами напросились. А, кстати, они могли и не знать, что больны. У них все иначе, чем у нас». — «Всех ты жалеешь, всех оправдываешь, христосик!» — «А как же! Жизнь у верботы несладкая. Да ты ведь чист». И правда, все у него обошлось.
А я вот встретил одну из двух виновниц и взял у нее телефон, хотя, может быть, именно благодаря Зине чуть не полгода у меня вылетело вхолостую… Нет, нельзя сказать, что вхолостую. Трезвый и непорочный, я усердно писал буковки, которые, постепенно множась, превратились в большую повесть о беззаветной любви.
«Может, и позвоню, — думаю. — Боевая ведь девица Зина. Много чего знает. И на суше, и на море. Интересно с ней!» — И с этой мыслью вхожу в будку телефона-автомата.
Откликается сам Мальков Виктор Алексеевич, гинеколог, стало быть. Мы обмениваемся приветствиями. Он радуется, что я жив, а я прошу его позвать к телефону Жанну.
—
— Неужто? И даже адрес практикантки по имени Лиза тебе известен?
— Может быть. Но зачем она тебе? Она не для таких пьянчуг, как ты.
— Слушай, Малек, не хами. Я ночь не спал, думал о ней. А ты в любви ничего не понимаешь, только во внутренних органах.
— Ладно, сжалюсь. Она здесь.
— Да ты что!
— Вот именно. Пришла в гости. Садимся за стол.
— Осень хоросо! Еду! Жди.
— А кто тебя приглашал, интересно?
Но на такой дурацкий вопрос я не отвечаю. Выхожу из будки и думаю: надо же, все одно к одному! Как замыслено, так и осуществляется. Думаю: надо бы купить цветы на Ивановы деньги, давненько не приобретал я цветы. И действительно покупаю у старухи-кореянки шесть великолепных, предположим, тюльпанов. И сразу сам себя чувствую в каком-то смысле тюльпаном, обрызганным свежей водой.
Шагать недалеко. С улицы Ленина сворачиваю на проспект Коммунистический, то есть из революционного прошлого попадаю сразу, без промежуточных периодов, в сияющее будущее. Здесь у домов этажность особая, здесь дворы почище, собаки выгуливаются породистые, а у подъездов стоят машины преимущественно японских марок. И Теодоров-сан хорошо вписывается со своими цветами в этот положительный пейзаж, не разрушает его.
Мальков, конечно, поражен:
— О! С букетом! Какой подарок! Спасибо, Теодор!
— Не прикасайся, — говорю я, — к восемнадцати рублям.
— Откуда у тебя такие бешеные суммы?
— Я писатель! — огрызаюсь. — Не знал? Писатель я!
— Извини, подзабыл. Входи, что ж.
Гинекологи, женатые на журналистках, как правило, хорошо живут, безбедно, но уюта в их домах мало. У них беспорядок, разброс вещей и книг, есть эстампы на стенах, но висят косо; их дети, если они маленькие, — безудержные и неуправляемые, а если взрослые, как у Мальковых, то их вообще не бывает дома. Не знаю, чем это объяснить.
— Ну вот, я вас нашел, — удовлетворенно говорю я, входя в комнату, где за столом в одиночестве сидит и курит вчерашняя Лиза. На ней потертые джинсы, какая-то замысловатая курточка.
— А зачем вы меня искали? — не удивляясь, бесстрастно спрашивает она.
— Ну как же! Я же должен извиниться.
— За что это?
— Вчера вы попросили проводить вас домой, я пообещал, но я не сумел.
— Вы меня с кем-то путаете.
— Не может быть! Вы же Лиза?
— Я Лиза.
— Вот видите. Вы ничуть не изменились со вчерашнего.
Тут влетает (всегда влетает, а не молоденькая уже) Жанна Малькова — не иначе, как из туалета, — со словами: — Теодорчик, милый, здравствуй! И входит следом за ней сам Мальков, несет, догадливый, «огнетушитель» и бокалы.
И вручаю Жанне три, предположим, тюльпана. Еще три я протягиваю гостье, которая с некоторым недоумением, пожав плечами, принимает их и кладет на край стола. Жанна, разумеется, целует меня в щеку (за ней не заржавеет), а практикантка ограничивается беглым «спасибо».