Невозможное завтра
Шрифт:
– Прикольная машина, между прочим, – говорю я.
– Спасибо. Мои предки ее ненавидят, – отвечает она, когда я присаживаюсь на пассажирское сидение. – К сожалению, она не очень экономична в плане бензина. – Приборная панель усыпана сухими цветами, стразами и леденцами. – Хочешь? – спрашивает она, протягивая вишневый леденец.
Я начинаю разворачивать леденец, смотря через лобовое стекло, и замечаю Ноя, стоящего возле своей машины. Он разговаривает с офицером Сполдингом.
– Зачем он говорит с Ноем? – размышляю я, и через секунду до меня доходит, что сказала я это вслух.
Эхо пожимает плечами.
–
Я в тревоге дрожу. После всего произошедшего в квартире Тарин прошлой ночью опрос офицера Сполдинга – последнее, чего мне хочется.
– Поехали? – предлагаю Эхо, надеясь, что голос не выдает бешено стучащего сердца.
– Поехали, – отвечает она, поворачивая ключ зажигания.
Чувствую себя лучше, как только автомобиль Эхо вливается в поток машин. Мы приезжаем в Западный Беркли, она умело паркуется параллельно улице – нелепому сочетанию современных бараков и Викторианской роскоши. Архитектура подобна той, что в районе Тарин, только исключая сетки безопасности на окнах. Я следую за ней к одному из бараков, где она достает ключи и идет дальше по коридору. Она сворачивает направо, потом налево, затем еще один коридор и наконец, отпирает дверь своего лофта 22.
Возле входа гора обуви. Эхо быстро скидывает сабо к ним в дополнение. Я колеблюсь – будет нелегко объяснить, почему у меня в сапоге нож. Но Эхо уже исчезает внутри, так что я стягиваю сапоги, оставляя в одном из них оружие.
– Чай? – Голос Эхо отражается от стен кухни. – Я бы предложила тебе нечто более увлекательное, но родители не позволяют нам покупать то, что продается в упаковках.
Я киваю, соглашаясь на чай, осматривая кухню, пока она суетится с чайником. Это правда: я не замечаю ни одного коммерческого продукта питания. Вместо этого везде стоят чаши с фруктами, баночки злаков и орехов, и бумажные упаковки с чесноком ютятся рядышком с бутылками масла. Ни у одного шкафа нет дверок. Эхо достает две керамических кружки из верхнего и насыпает в них чай. Эрл Грей, думаю, судя по запаху бергамота в воздухе.
За пределами кухни я могу видеть основное жилое пространство. Одна стена завешана книжными полками, лестница ведет к самой верхней, почти доставая до шестиметрового потолка.
– Чувствуй себя как дома, – говорит Эхо. – Я принесу, когда он приготовится.
– Окей, – отвечаю, мне слишком любопытно, чтобы отказываться. Другая стена завешана артами, традиционными картинами в рамах, а также простенькими рисунками углем. Я подхожу ближе, чтобы лучше их разглядеть. Женские фигуры, окружившие мамонта с копьями, торчащими из боков. Кое-где среди произведений искусства виднеются семейные портреты. Эхо, должно быть, ростом пошла в отца, решаю я, мужчина профессорского вида появляется на нескольких фото. Я предполагаю, что женщина на снимках – мать Эхо: на 15 сантиметров ниже своей дочери с вьющимися светло-каштановыми волосами.
В дальнем конце комнаты стоит стол, заставленный книгами, свечами, шатающимися стопками бумаги и даже черепом рептилии. Разрезанная циновка лежит в центре груды переплетенных ниток и игл. Скальпель завершает картину.
Присаживаюсь на один из кожаных диванов, подворачивая под себя ногу. Нигде
– Очень Палеолитические такие девочки, – говорит Эхо, неся поднос с двумя дымящимися кружками, и ставит его на пень красного дерева, используемый у них как журнальный столик.
– Мне нравится, – честно отвечаю. И мне действительно нравится. Палеолит – то, что мне сейчас нужно. Я представляю круг античных женщин, атакующих Кира своими острыми копьями.
Кир всегда настаивал на том, что я слабая, то ли из неподдельного беспокойства, то ли из стремления контролировать меня, не знаю. Наверное, по обеим причинам. Его вера укрепилась в ночь, когда на меня напали в Новом Орлеане. Был 1726 год, и Кир вместе с Джаредом оставили нашу плантацию, чтобы «решить деловые вопросы». Я знала – это был вежливый код азартных игр и общего бандитизма. В опере во Французском Квартале дебютировал молодой итальянский композитор, которого мне отчаянно хотелось увидеть, так что я пошла одна, игнорируя приказы Кира оставаться дома.
Когда в мерцающем свете газовых ламп сзади меня схватил мужчина, я дала жестоких отпор. Но Себастьян, тогда мне еще незнакомый, вышел из сумрака и спас меня. Так я и познакомилась с ним, залитым кровью напавшего на меня человека. И именно это привело Кира к решению привести его в наш круг. Тебе нужна постоянная защита, Сера. Постоянное наблюдение.Кир никогда не думал, что я могу позаботиться о себе сама.
– Так. Значит, маски. – Эхо поднимает кружку к губам и отпивает содержимое.
– Произведение искусства, предназначенное скрывать, кто ты на самом деле, – комментирую я.
– Абсолютно не согласна, – она улыбается. – Лучшие маски позволяют быть самим собой, без прикрас.
Я поднимаю голову. Нечто похожее сказал Кир на том маскараде.
– И кем бы была ты? – спрашиваю Эхо.
Она на мгновение задумывается, потягивая чай.
– Знаю, ты ждешь, что я скажу что-нибудь странное, типа я хочу быть мудрой женщиной или жрицей.
Я смеюсь. Она права.
– Я не против всего этого, но если честно, я предпочла бы, чтобы маска сделала меня нормальной. Как... одну из тех девушек, что могут быть сексуальными ведьмочками на Хэллоуин.
– Это же глупо, – заявляю я. – Мне нравится, что ты не нормальная, неважно, что это значит. И кроме того, ты уже сексуальная ведьмочка, в некотором смысле.
– Подай мне метлу, – хрипит она. – А ты?
– Воином, – отвечаю без колебаний.
– И с кем это тебе нужно подраться? – спрашивает она. – С Ноем?
Смотрю на свои колени, качая головой.
– Нет, я не сержусь на него.
– Не думаю, – откликается она. – Когда там день рождения Ноя?
Какой странный вопрос. Вспоминаю наше свидание в ресторане на пирсе.
– В следующем месяце. В декабре.
– Какого декабря? – Когда я пожимаю плечами, она начинает размышлять: – Предполагаю, в начале декабря. Стрелец. Ной не Козерог. Он философ, да? И путешественник?
Мою шею колет.
– Да, и то, и то, – говорю я.
Она кивает с удовлетворением.