Невозвращенцы

Черных Михаил Данилович

Потом оно, конечно, еще были девки, да и золотишка в руках подержал… Сады фруктовые вырубал, что растут лет по десять-двадцать, чтобы рабов на них не гробили, пожег тоже немало, ну и крови пустил хозяевам да надсмотрщикам. Да и вообще — мы особо не разбирались, кого резать…

…Чем кончилось? Да прибился я к ватажке тогда бывалой, из отребья городского. Как только рабы? Да все кто хотят! Даже, говорят, один раз всадник из обнищавших поучаствовал, как не прибили его только сразу! Вот городские меня научили. Как начали войска прижимать бунтарей, так все по сторонам стали растекаться, одни Братские остались там до конца. А армейские они, тоже сильно не разбирались, и развешивали на деревьях и колах вдоль дорог. Дорог у нас много, и деревьев тоже — на всех хватит, да с остатком… Вот ребята

и подсказали, как спасти шкуру. Берешь золотишко, монеты да барахлишко подороже, часть схоронишь, а с остальным бежишь подальше. Находишь не разоренную виллу или караван торговый, платишь им добычей и запродаешься в рабство. Тебе бляшечку без крови цепляют… Приходят вигилы да сыскари церковные, а ты честный раб, крови не проливал и вообще, только в Империю попал. А потом сбежать можно, ухоронки раскопать, да браслетик себе справить чистый и зажить припеваючи…

…Не, никогда почти не сдают. Зачем им это? Им и денег, и раба задаром. Зачем им сдавать вигилам свою собственность? Да забесплатно? Конечно, коли ты известный какой, или узнал кто, то так не спрячешься, а на остальных сквозь пальцы смотрят…

Ужо я двадцать лет прождал, дождался. Опять полыхнуло. Я уж ждать не стал, сразу же сбежал навстречу. Да вот беда, погулял славно, только вот в свалке одной срезал мне поганый легионер ногу. Свои не бросили, лечили, пока были в силе, а под конец, я уже сам уполз. Пришлось все отдать, только чтобы спастись. Хорошо работорговец жадный попался, даже одноногого не бросил, а то бы полоснули по горлу и в канаву сбросили…

Эх. Жаль не доживу до следующего… Как, откуда знаю? Да раз в двадцать лет обязательно где-нибудь да полыхнет…»

Как Игорь удержался и не прирезал этого весельчака и ценителя простых удовольствий сразу, неизвестно даже ему самому. Только после этого у него состоялся серьезный разговор с Пилусом, который, к сожалению, подтвердил многое сказанное тем мерзавцем.

— Да. Увы. Это есть. К нашим рядам в восстания прибиваются всегда разные люди. Встречается и такое вот отребье. Но они нам близки, да и помочь в случае чего в бою может — хоть как мясо. А что делать? Свободу то мы обещаем для всех. Как различишь их до боя? Отправлять беглецов да страдальцев обратно? На плаху к их хозяевам? Конечно, мы самых-самых и сами казним, а остальных… Ничего с этим не поделать.

Оба тогда надолго замолчали, после чего Игорь тихо сказал Пилусу.

— Ты знаешь, а вы, ромеи, вырождаетесь, — и только тренированные приорами рефлексы спасли его от мгновенного удара римлянина.

— Да как ты посмел…

— Остынь, — Руфус перехватил следующий удар ромея, ловко выкрутил тому руку и прижал его к столу. — Остынь я тебе говорю. Лучше послушай, что я тебе скажу…

Чуть поборовшись и признав свое поражение, Пилус пропихнул сквозь зубы.

— Ну.

— Во-первых, если ваши люди всегда готовы пограбить ближнего своего, то о какой стране можно говорить?

— И что такого? Отребье есть всегда…

— А во-вторых, — Игорь отпустил ромея и позволил тому размять руку. — Во-вторых, погляди. Ганник потратил кучу золота на то, чтобы сделать из меня мастера.

— И?

— Он потратил кучу денег на другого, хотя мог стать мастером сам. Понимаешь? Не сам.

— Хм, — надолго задумался Пилус, после чего встряхнул плечами и сказал. — Это все потом. А сейчас слушай свое задание…

Город Ларисс был совершенно обычным ромейским городом, а таверна «Потроха и полена» была самой обычной мерзкой низкопробной забегаловкой, располагавшейся в полуподвальном помещении разваливающегося двухэтажного здания на бедной окраине. Чисто и опрятно одетый гладиатор смотрелся тут явно не на своем месте. Что ж, проблема незаметности была решена очень быстро и просто, но грязно. Грязно в буквальном смысле этого слова. В пыль дороги около ближайшего нищего падает несколько крупных медных монет, пара тихих слов, шепнутых на ухо наклонившимся к инвалиду Игорем и случается чудо! Одноногий и однорукий горбатый нищий начинает быстро шевелится и отцепляет ремешок, хитро подвязывавший загнутую настоящую ногу к деревянному протезу. С тихим хрустом встает на место вывернутая из сустава и притянутая нищему за спину изображавшая

гроб левая рука и вот на щебеночную мостовую встает вполне здоровый полуголый человек, оставив после себя на земле груду грязного тряпья. «Чудо! Единый сотворил чудо!» — хотелось услышать такие крики, или закричать самому Игорю, но все вокруг молчали, что говорило о том, что здесь такие чудеса весьма и весьма частое дело.

Быстрым шагом нищий нырнул в левую подворотню (недалеко располагался еще боле грязный и вонючий, но и дешевый кабак), а в правую подворотню протиснулся Игорь, неся с собой оставленные нищим тряпки. Аккуратно сняв и свернув свою робу — «пусть пока полежит спрятанной под камнем», Руфус морщась натянул на себя смердящие ошметки, бывшие когда-то вполне справной хламидой. Пара ладоней грязи из ближайшей лужи, выплеснутой, стиснув зубы, на лицо и руки, а потом попытка ее вытереть тряпками, превратили Игоря из аккуратного гладиатора в городского нищего, грязного и вонючего. Выйдя из-за угла и уже начиная ужасно страдать от укусов насекомых, накинувшихся на свежий кусок пищи, Игорь осторожно присел на место нищего, спрятал лицо в тряпках и принялся ждать, внимательно следя за выходом из таверны.

К счастью, страдания Руфуса были недолгими. Искомый одноглазый ромей появился минут через двадцать после заступления на наблюдательный пост. Пропустив его чуть вперед, Игорь поднялся со своего места и, притворяясь изо всех сил, поковылял вслед своей цели.

Объект двигался совершенно беззаботно, и поначалу трудов следить за ним не составляло, однако вскоре начались некоторые трудности. Ромей двигался все ближе и ближе к центру городка, где трущобы уступали место более или менее приличным домам. Камуфляж «под нищего» переставал скрывать, и наоборот привлекал внимание, так как такое отребье сильно било по глазам приличных людей и можно было отхватить палок или вообще попасть в тюрьму. Конечно, ничем страшным для Руфуса это бы не закончилось. Посидел просто денек-другой в камере среди преступников, что с его нынешней подготовкой совершенно безопасно, пока не пришли бы за ним из школы, но вот простое задание Братства было бы провалено, что особенно неприятно на фоне случившегося разговора с Пилусом.

Но удача не оставила Руфуса. Плохо одетый одноглазый римлянин свернул в сторону и вскоре подошел к совершенно обычному городскому зажиточному дому, ничем не отличавшемуся от соседних, разве что более высокой стеной. Одноглазый осторожно обернулся, внимательно посмотрел по сторонам (Игорь успел спрятаться за угол дома) и постучался в калитку дома. Открылось маленькое окошко, обмен парой слов, в результате которых преследуемый снимает с шеи какой-то медальон. Еле слышимый щелчок крышки, быстрый взгляд охранника на предъявленный знак и цель исчезает за крепкими стенами.

Вспомнив, что наглость города берет, а если еще к ней прибавить немного ума, Руфус не долго думая заколотил в двери соседнего дома. Окошко в двери открыл старый раб-привратник.

— Скажи друг, не это ли дом почтенного Тормозуса Дубовогуса?

— А зачем тебе? — подозрительно осведомился раб.

— У меня к нему письмо.

— Нет. Это не мой хозяин, — сказал раб и сделал попытку закрыть окошко.

— Подожди! Это ужасно. Мне сказали, что это тут, и обещали асс по дать. А я уже пять дней как не ел… Может Тормозус ваш сосед?

— Который?

— Да вот этот!

— Нет. Это не он.

— Да? А я все же проверю…

— Стой. Не ходи туда. Это дом почтенного Сентикуса жреца Единого. Не ходи туда вообще! Говорят он не только жрец, но и служка Ордена… Так что лучше поголодать, чем сгинуть в подвалах храма.

— Спасибо тебе друг. Да пошлет тебе Единый удачи.

«Действительно спасибо. Это же надо, такую секретную информацию и выдать первому встречному. Что-то местное гестапо меня не впечатлило. Так топорно работать, что о тебе все знают… Хотя, с другой стороны, к рабам тут относится как к говорящей скотине, и только самые умные учитывают ошибочность этого подхода в своей работе. Что ж, жрец Сентикус не из таких. Приятно. Приятно, что против тебя играют дураки. Ну да это все лирика, а пока надо присесть незаметно, да подождать выхода. Я не такой дурак, чтобы лезть это осиное гнездо…»