Невозвращенцы
Шрифт:
Подорожный ям, Великое Княжество Новгородское, Студень [28] года 1787 от обретения
…«Эх, и что же неймется все этим барям?» — такой была первая посетившая Петра Пришлого, как его здесь называли, мысль.
— Сам боярин Здравомысл кличет тебя, смерд, — повторил холоп из великокняжеского кремля согнувшемуся от годов старику. — Вставай, облачайся, оружайся — и поехали, лошади ждут.
— Ну раз сам боярин Здравомысл,
— Не дерзи, смерд.
28
Декабрь
— А ты пасть то свою не разевай, холоп, — разогнулся старик, и перед холопом предстал уже старый — но еще крепкий дед.
Такие дедки играючи могут и волка на нож в лесу взять, и молодой коробейник на лесной дороге с ним добром поделиться без слов, если попросит. В узловатых, высушенных годами руках еще полно силы, как крепок хорошо выдержанный дуб, а в глазах нет и следа старческой усталости. А взгляд такой, что гонец даже отшатнулся. Но вот дед прикрыл глаза и наваждение схлынуло.
— Я чай, свободный, холоп, и по первому слову не обязан как дрессированный медведь у скомороха под дудочку прыгать. Хочу — поеду, хочу — не поеду. Небось тебя, холоп, — дед еще раз подчеркнул подневольное положение гонца, — коли без меня вернешься, плетьми одарят. А вот, пожалуй, я не поеду….
— Прости меня, Петр Пришлый, совсем дорога разум мой помутила, отбил на лошади все… Поехали, прошу тебя.
— То-то и я думаю, что ты седлом своим думаешь…Значит надо ехать?
— Да, дед, надо ехать. Боярин, чай, за зря звать не будет…
— Ну раз надо — то поеду. Эй, Марфа, — на крик из-за печки выглянула старуха, — бронь мою доставай, да одежду самую богатую — чай не в кабак, к князю еду.
— Ой, и куда же ты, старый, собрался на ночь глядя. На кого ты меня, бедную, оставляешь, — запричитала Марфа.
— Марфута! — прикрикнул дед, — делай что тебе муж говорит!
— Ой, горе то какое. И кому ты в броне то понадобился… Неужто перевелись вои на Роси, коль почти уж из домовины стариков вытаскивают…
— Марфа!
— Все, все… Уже несу, — в темноте дома послышались какие-то трески, звуки движения чего-то тяжелого и на свет свечи стали как морок появляться вещи. Дорогая шелковая одежда, хоть не по сезону, но зато богатая, новый овчинный тулуп, и, наконец, двумя руками старуха притащила небольшой сверток, который с тихим звяканьем упал рядом с ногой деда.
— Поддоспешник неси, — добавил дед и развернул сверток.
Холоп ахнул. В пламене свечи тускло блеснула кольчуга — но какая! Мелкие — кончик ножа не просунешь, вороненые звенья, не поддающиеся рже, со сварными совершенно не заметными стыками; на каждом кольце было выбито мелкими буквами «Перун», посеребренные зерцала, прикрывающие грудь и бока… Такая кольчуга могла появиться и из сундука знатного боярина или богатого
— Отколь у тебя она, — сглотнул и уже уважительно посмотрел на деда холоп.
— Оценил? По нраву?
— Да, — опять сглотнул холоп. — Такая бронь стоит три моих закупа, не менее.
— Более, — усмехнулся смерд. — Еще прошлый князь, отец нынешнего, меня одарил. Очень я ему сподмог в одном деле.
— Каком?
— То не твое дело, — отрезал воспоминания Петр и начал споро одеваться. Через лучину он уже снял со стены топор, который не производил впечатление плотницкого инструмента, засунул в оба рукава по кистеню, одел шапку и меховой тулуп, которым и прикрыл великолепие своей брони. — Я готов, поехали.
На следующее утро, после сумасшедшей ночной скачке с заменой лошадей в подорожном яме, Петр оказался в Суздале. Боярин сразу принять его не смог — велел через посыльного придти к вечеру. Как бывшего княжьего дружинника деда попарили в бане, накормили, напоили, и до вечера он спокойно проспал на печи в одном из рядом стоящих с каменными княжескими палатами деревянных домов. Вечером его разбудили и вызвали к боярину Здравомыслу.
— Здрав будь боярин, — поклонился при входе в боярскую горницу Петр.
— И тебе многих лет. Сидай, — боярин кивнул на кресло немецкой работы — с мягким кожаным седалищем.
— Вот ведь, забава какая, — еще раз указал на кресло боярин, — сами немытые, головы дубовые, богам праведным не моляться, кощуны сплошные, — а какую мебель делают…
— Ты прости меня, боярин, да только стар я уже стал.
— Да какой же ты старик? Вон бронь вдеть смог, топор за поясом — значит муж еще. Девок поди по сеновалам мнешь, — засмеялся боярин.
— Благодарствую на добром слове, боярин, — усмехнулся Петр, — да стар я уже стал…. Не думаю я, что кликать меня так споро ты стал бы, похвалы ради.
— И то верно, и что же ты разумеешь?
— Стар я уже, боярин, а потому — ведаю: сам мне все расскажешь.
— Хитер и умен. Ну вот поэтому ты мне и нужен. Придется кое-куда съездить, проведать кое-что.
— Стар я уже…
— А что, старику уже серебро не нужно? Али детям-внукам-правнукам твоим?
— Ну как же, серебро оно всегда нужно. А много?
— Довольно. И, я так разумею, что это ты мне серебра бы заплатил, коли узнал что я тебе скажу, — хитро улыбнулся Здравомысл.
— И что же это? — после паузы в разговоре осторожно спросил дед.
— Видимо, родичи твои появились.
— Ты же знаешь, боярин, что всех моих родичей лихоманка унесла.
— Знаю, а также я знаю, что за лихоманка тебя сюда принесла. Князь мне как-то поведал твою сказку.
— Ну тогда, тем более, ты ведаешь боярин, — подобрался Петр, — что все мои родичи остались там?
— Ну а теперь они тут.
— Это как же? Ведь мне волхвы ваши сказали, что боги запечатали ту дверцу? Али кто печать сорвал?