Невыдуманные истории
Шрифт:
убираем, следующая неделя ваша». В уборке важно не просто убирать, а убирать громко.
Греметь ведрами, ронять швабры. Если тихо, непременно спросят: «Вы что — не убирали»? Для
них наше «Там и так чисто» — не аргумент. Немцы не то чтобы совсем не сорят, просто
убирают часто, как результат — у них маниакально чисто.
Заветная мечта эмигранта — работа. Работа — синоним слова «свобода». Работать круто.
Если русский у русского спрашивает, чем занимаешься, и тот неожиданно отвечает:
«Работаю!» —
региона). Вопрос «Где?» второстепенен. Работа — это, прежде всего, возможность взять
кредит, как следствие — построить дом, купить машину и перестать, наконец, оправдываться
перед теми, кто тебя содержит, за нецелевое использование хозяйских средств.
На работу устроиться запросто. Главное — знать язык. Но 95% работы — ручной труд.
Уборка, ремонт — в общем, обслуживающий персонал у немцев. Но всегда есть возможность
карьерного роста. То есть если ты парикмахер и много учишься, то обязательно станешь
старшим парикмахером, потом самым старшим. К старости непременно директором
парикмахерской. А потом — пенсия, ролики, парки…
Мы проболтали с сестрой целую ночь. Какой вывод я сделала? Эмиграция — это смена
одного пакета проблем на другой пакет проблем. Выбор пакета — это и есть пресловутая
свобода выбора.
P. S. Пошла провожать сестру в соседний дом. Пришлось вернуться. Забыли простынь.
Еженедельник «MediaPost» № 07 от 10 августа 2006 г., колонка «Невыдуманная история»
ЗАЛОЖНИЦА ЧУЖОЙ ВОЙНЫ
Они прилетели на Украину в один день. Разными самолетами. Они не знают друг друга. Они ненавидят друг друга.
Они практически ровесники. Они оба видели войну. Близко. Они оба приехали в Харьков к детям. Они оба улетят
назад.
Ятим Мухаммед Ахмад — в Ливан.
Виктор Говоруха — в Израиль.
На один день я стала заложницей войны. Чужой войны.
С разницей в несколько часов каждый из них пытался доказать мне, что второй говорит
неправду. Мужчины никогда не видели друг друга. Меня потрясла их похожесть. Они
одинаково нервничают, когда говорят о войне, у них одинаково дрожат руки, когда
вспоминают о семьях, они одинаково вздрагивают, когда звонит телефон, они говорят
одинаковые фразы. Слово в слово. Я спросила:
— Почему?
— Мы защищаем свою страну, — ответили оба.
Я спросила:
— Зачем?
Виктор ответил:
— Если я, мой сын или брат
Мухаммед сказал:
— Если я не буду стрелять, то будут стрелять в меня. Мне не оставляют выбора!
Я спросила, кто первый начал. Оба, не задумываясь, ответили: «Они».
Виктор живет в Назарете, в 65 километрах от Бейрута (Ливан). Ему 39 лет. Шесть из них он
живет в Израиле. Он говорит, там моя родина, там мой дом. Говорит с легким акцентом. Мне
показалось, он старается говорить с акцентом, чтобы подчеркнуть: «Я здесь иностранец». В
Харькове у него дети от первого брака. Он приехал к ним. Там тоже сын. Там бомбят.
— Снаряд взорвался где-то в 300 метрах от меня. Я шел на работу, на фабрику. Это
страшно. Сразу начал звонить домой, долго не мог дозвониться, нервничал.
— Какие слова ты произнес, когда понял, что жив? — спрашиваю.
— Барух Ашем, — говорит, — слава богу.
В день, когда Виктор улетал в Украину, сирена, предупреждающая о взрывах, звучала
четыре раза. За две минуты нужно собраться и спрятаться в бомбоубежище. Его семья живет в
современном доме, где есть комната безопасности — «хедер битахон». Это одна из комнат в
квартире, в которой толстые стены и железные ставни. Дома с такими комнатами начали
строить с 94 года, объясняет Виктор. Есть и общие бомбоубежища, как правило, в подвалах.
Когда он впервые услышал вой сирены, спустился с семьей в подвал, а там старые
холодильники, велосипеды…
— О чем говорят люди в бомбоубежище? Что чувствует человек, когда в любую минуту…?
— Ты драматизируешь, — говорит Виктор. — Обычные разговоры, как в метро или в
автобусе. Вот молодежь жалуется, как ужасно, что отменили дискотеки, — смеется мой
собеседник.
Дискотеки,
концерты,
фейерверки — публичные
увеселительные
мероприятия —
запрещены. Пока. Свадьбы, дни рождения евреи тоже стараются не «гулять». Война.
Виктор показывает мне металлический шарик, небольшой, как от подшипника. Это —
сувенир войны, говорит он. Такими шариками нашпигованы их бомбы. После обстрела ими
усыпаны улицы, дети выбегают из убежищ и собирают, как монетки на свадьбе.
Комендантского часа как такового в Назарете нет. Есть время, когда мусульмане не
молятся.
«Пока они кланяются своему Аллаху, — говорит Виктор, — я могу спокойно ехать по делам, стрелять не будут, сто процентов».
— Ты их ненавидишь? Ты делишь арабов на шиитов и нешиитов? На членов «Хезболлы» и
других партий? На мусульман и православных?
Он не дает мне договорить. Он хорошо понимает вопрос.