Невыносимая шестерка Тристы
Шрифт:
О чем она, черт возьми, думает? Хочет стать моим новым хобби или что?
Я наклоняюсь и подтягиваю свой рюкзак ближе, а потом снова гляжу на Лив, чтобы убедиться, смотрит ли она ей вслед.
Но вместо этого она не сводит с меня взгляда, ее глаза сверкают весельем.
— Какого черта ты улыбаешься? — спрашиваю я.
Она никогда не теряет самообладания, и это безумно меня бесит.
Но она просто отвечает:
— У тебя есть татуировка.
И переводит взгляд на мою руку, а я сжимаю пальцы, чтобы скрыть ее. Снова чувствую, как игла вонзается в мой средний палец
Справедливо. Я высмеяла татуированных феминаци, обобщающий термин, к которому отнесла ее, хотя, честно сказать, у нее нет татуировок. Даже той в виде знака ее маленькой семейной банды с залива Саноа — змеи и песочных часов, которые изображены на ее браслете на запястье. У всех ее братьев, похоже, это где-то нарисовано чернилами.
Лив не отрывает от меня взгляд, возможно, ожидая ответа или бросая вызов, но свет, проникающий из витражных окон, улавливает медный блеск прядей в ее темных волосах и один локон, падающий ей на глаза, в то время как остальные рассыпаются по плечам. Около десяти маленьких косичек украшают ее волосы, ни один из концов не закреплен резинками. Она похожа на девушку-воина из какого-нибудь футуристического антиутопического фильма.
И вдруг оказывается, что больше нет ничего горячего. Только невероятное тепло.
Я крепче сжимаю пальцы, чернильные линии на моем пальце составляют четыре четверти дюйма на линейке, очень немногие их замечают, а те, кто видел, наверное, просто предполагают, что я сама нарисовала их ручкой.
В пределах этого дюйма мы свободны. Одного дюйма.
— Клэй? — обращается она ко мне непривычном тоном.
Я не осознаю, что смотрю в сторону, пока снова не фокусирую взгляд и не вижу черную рубашку поло на ней. Поднимаю взгляд и замечаю на ее лице обеспокоенное выражение.
Ее взгляд перемещается на мою руку, лежащую на скамье перед нами, и я понимаю, что она дрожит.
— Ты в порядке? — спрашивает Лив.
Я тяжело вздыхаю, злясь на себя. Почему мне не быть в порядке?
Она хватает мой рюкзак.
— Тебе нужна одна из твоих маленьких голубых таблеток?
Но я выхватываю пачку у нее из рук и свирепо смотрю на нее.
— Если ты позволишь ей прикоснуться к себе, — огрызаюсь я, меняя тему, — она пожалеет об этом. Мне даже не нужно вставать с места, чтобы разрушить ее жизнь.
Лив смотрит на меня, и я хочу придвинуться ближе, — заглянуть ей в глаза, — потому что мне нужна ее реакция.
— Мартелл не сможет это вынести, — рычу я низким голосом. — А я не остановлюсь, пока она не отступит.
Мне по силам разрушить чью угодно жизнь своим телефоном. Это будет весело. И легко.
— Не позорь нашу команду, — наконец говорю ей.
Меган вчера флиртовала. Ни за что на свете я не допущу подобное во второй раз.
Она выдерживает мой пристальный взгляд, а затем делает вдох, и на ее глупом гребаном лице снова отражается дурацкий восторг.
— Мне все равно не нравятся девушки, которые бегают за мной, — произносит Лив. — Я даю знать, когда хочу их.
По моей спине пробегают мурашки, и вместо ожидаемого гнева из-за ее дерзости я чувствую что-то другое.
Я
Но она не объясняет, а просто поднимается со своего места.
— Прости, — Лив берет свою сумку и пытается уйти.
Но я топаю по подушке для коленопреклонения, хватаю ее за запястье и рывком ставлю на колени. Она втягивает воздух, когда садится на скамью, а я беру свой рюкзак и встаю.
— Посади свою задницу, — выдавливает она.
Я не остаюсь, чтобы посмотреть на ее реакцию. А разворачиваюсь, не обращая внимания на взгляды окружающих, и покидаю часовню как раз в тот момент, когда начинается месса.
Я даю знать…
Я медленно моргаю. Боже.
Четыре
Оливия
Посади свою задницу.
Я вздрагиваю и открываю глаза, когда тени от капель дождя танцуют на моем потолке.
Дерьмо. В поле зрения появляется моя спальня, все еще тусклая от безлунного неба, виднеющегося из окна, и быстрые вибрации моего телефона на прикроватной тумбочке, которые постоянно усиливаются.
Сделаешь кое-что для меня? Я будто слышу ее голос.
Зажмурившись, я переворачиваюсь на другой бок и зарываюсь лицом в подушку. Будь она проклята.
Ткань охлаждает мою разгоряченную кожу, когда капли пота скатываются по спине. Ее насмешливый голос — шепот у моей щеки — все еще звучит у меня в ушах.
Она не снилась мне. Боже, прошу, хоть бы она не снилась мне.
Но меня охватывает дрожь.
Я пытаюсь вспомнить что-нибудь до того, как проснулась, но все, что я чувствую, — это облако в моей голове. И напряжение в теле. Жар распространяется по животу, между бедер разливается тепло, я беспокойна и расслаблена одновременно. Это неприятно.
Опустив руку между ног, я прикасаюсь к себе через шорты и нижнее белье, мгновенно ощущая влагу.
Я отдергиваю руку и сажусь. Боже. Эта эгоцентричная мелкая сучка… Какого черта?
Нет. Совершенно нет.
Я покончила с этим. Покончила с этим несколько лет назад. Она натуралка. Я узнала это много лет назад, когда впервые встретила ее, влюбилась и не могла перестать думать о ней.
И она жестока. Теперь для меня это ясно как день. Я даже не могу поразмыслить о том, что, черт возьми, думает мое подсознание, но ненавидеть гребаную Клэй Коллинз еще менее весело, чем купаться в лаве.
Можно подумать, что, учитывая самоубийство, которое, вероятно, стало результатом издевательств, Клэй Коллинз отступит. Элли Карпентер мертва. Квир [11], которая насытилась этим по горло.
Именно этого хочет Клэй? Да что с ней не так?
Я беру телефон, проверяю свои социальные сети и вижу, что у меня появилось несколько новых подписчиков в «Твиттере».
Натыкаюсь на популярный твит преподобного Джона Дж. Уильямсона, осуждающий нового молодого сенатора, который оказался геем. Я качаю головой, успокоенная комментариями в ветке, осуждающими его. Этих мужчин всегда ловят в номерах мотеля с пятнадцатилетними мальчиками.