Нея
Шрифт:
Медленно он ставит книгу на место на полку. Несмотря на сквозящее разочарование в его речи, я чувствую, что он полон любопытства, изумленного любопытства, как будто удивляется, что еще жив, еще способен думать. Он подходит к креслу у окна, садится в него и просит:
— Включи телевизор, будь так любезна!
Я поворачиваю телевизор так, чтобы он мог его видеть.
— Совсем неплохо, должен сказать. Как раз правильный угол… Не можешь ли ты выключить теперь…
Он снова встает и открывает дверь, ведущую в ванную.
Она такая же большая, как и его комната, с толстым шерстяным ковром на полу, креслом-качалкой
— По наследству! — объявляет с улыбкой.
Это первая его широкая ироничная улыбка, которую я увидела за долгое время.
— Бронза, а? Я бы не простил тебе, если бы ты поставила всякую дрянь. Но мы понимаем в кранах, правда? Вот что обеспечило нам наше состояние…
Он возвращается в свою комнату.
— Но ты не должна была, Нея… Какой смысл? Зачем вытаскивать меня из…
— Вытаскивать, из чего?
— Из моей старой берлоги в Малямпья.
Это он не сказал бы еще несколько дней назад. «Старая берлога в Малямпья» была фразой, произносимой отшельником Пуатье, неудачником, беднягой, чью историю поведал, если не ошибаюсь, Андре Жид в сборнике рассказов, до Второй мировой войны… Это другая книга, которую отец достал мне почитать и которая оказалась поводом для ссоры с матерью, считавшей ее отвратительной… «Старая берлога в Малямпья» — пристанище в ужасе, чтобы защитить себя от ужаса…
— А почему, черт подери, я должна оставлять тебя в твоей старой берлоге в Малямпья, отец?
— Я не знаю… Было не так уж плохо, ты знаешь.
— Я верю тебе, но мне казалось, что это невыносимо.
— Ты знаешь, Нея, человек всегда — ладно, во всяком случае, часто — нетерпим к другим…
У меня такое чувство, что все это намек на то, что я сделала, на что-то, разрушенное мной в нем самом. Но я не уверена. Он выглядит таким спокойным, когда говорит это, и смотрит на меня с неподдельной нежностью. Кроме того, налицо ощущение веселья, искра оживления, возможно, первый лучик настоящей надежды в его глазах.
— Вероятно, ты хочешь, чтобы я поселился здесь?
— Конечно.
— Ты видела, в какого странного парня я превратился?
И он подталкивает меня в ванную, к трельяжному зеркалу, которое я разместила над мраморной раковиной. Стоя бок о бок, отмечаю, что мы совершенно одинакового роста. Это правда, он выглядит странно. На нем, том, кто раньше был постоянным клиентом «Савий Руа», теперь какие-то испачканные старые фланелевые брюки, темно-красный пуловер (интересно, где он нашел все это?) и неподходящий по цвету зеленый галстук с такой же грязной рубашкой в полоску. Как обычно, он не бреется в течение трех-четырех дней. Нельзя сказать, что у него выросла большая борода, но неравномерная щетина, все еще черная, с белыми незаросшими пятнами, придает ему неопрятный вид опухшего постаревшего человека.
Поскольку я стою рядом, я действительно выгляжу молодо, и, зная, что в сравнении кажусь еще более юной, я все-таки с удивлением отмечаю, что пошла в него. У нас есть что-то общее, я не уверена что — форма головы, щеки, возможно, кончик носа. Я смотрю и смотрю… и говорю ему в шутку:
— Ты знаешь, что похож на меня, отец?
— В такой же степени, как хамелеон. Будучи принятым за тебя, я могу защитить себя от нападения извне, — говорит
— Действительно похож. Я пристально изучала тебя, у тебя такие же жесты и вкусы. Взгляни на эти детективные романы, которые я положила вон там для тебя, и скажи прямо сейчас, какой из них тебе хотелось бы почитать сегодня вечером. Ну же, скажи мне сейчас, пожалуйста.
Он выбирает один.
— Давай посмотрим… Да, тот самый, который мне бы хотелось взять самой и почитать сегодня вечером… Ты видишь, мы похожи.
— Это естественно, — говорит он, в его глазах мелькает вновь обретенный юмор, — ты настоящая мать для меня, а?
— Если я твоя мать, тогда для тебя наступило время принять ванну.
Беру его за руку и тяну.
— Пожалуйста, раздевайся.
Наклоняюсь над ванной и открываю краны. Добавляю масло для ванны: я не забыла его вкус, «Verbena Floris». Сколько раз я слышала, как он рассказывал о поездках в Лондон, из которых, конечно же, забывал захватить «Verbena»… Я оборачиваюсь, чтобы посмотреть, начал ли он раздеваться. Да, он снял свой темно-красный пуловер и развязал галстук…
Я выхожу. Боже мой, забыла… Поднимаюсь на второй этаж, в старую ванную комнату, которую приготовила для себя, чтобы найти бритвенный прибор, эти знаменитые лезвия в золотом обрамлении, которыми я так восхищалась, будучи маленькой.
Я сбегаю вниз, открываю дверь в ванную и бросаю прибор ему в лицо. Он лежит в воде, которую масло для ванны слегка окрасило в янтарный цвет, в этом запахе вербены, всегда ассоциирующимся у меня с ним.
— Так чудесно, — не могу я удержаться от комментария.
— Ты всегда поступала как вербена, ты маленькая плутовка, — смеется он.
Это замечательный смех, более удивительный, чем запах вербены, он так напоминает смех моего детства.
И вдруг, наверное, потому что я услышала его такой знакомый по тем дням смех, звучащий в моих ушах как бесшабашный смех молодого мужчины, я вижу его. То есть вижу его тело — более молодое, чем лицо. Чудовище — он не бреется, чтобы заставить себя выглядеть старше, чувствовать больше отвращения к самому себе — но все-таки его тело выглядит так чудесно! Оно создает впечатление слабости, которое я связываю со старением, но по-прежнему все такое же мускулистое. Гладкий живот — ни единой складки; несколько морщинок на шее, и кожа, прозрачная по причине возраста, имеет структуру морских цветов. Все оставляет свой отпечаток на этой слишком тонкой коже. Этот красивый мужчина — мой отец. А он говорит, что я его мать. Да, это правда, я только что родила его.
— Знаешь, папа, ты красивый.
— Отвратительный, да, я даже не побрился.
— Ты делаешь это нарочно. Ты не брился, поэтому выглядишь отталкивающим, признайся в этом…
— Нечего признаваться… Я должен побриться, уходи.
Я как можно быстрее иду в свою комнату. Тремя движениями резко сбрасываю с себя одежду и надеваю длинное платье с короткими рукавами, предназначенное для приема гостей, из шерсти и ламе [12] , которое делает мою фигуру потрясающей.
12
Ламе — парчовая ткань для вечерних туалетов.