Нея
Шрифт:
— Нет, почему?
— Я не знаю… Так как ты сказал мсье Моссу, что не хочешь больше видеть меня…
— Нет, Нея, я сказал… но это не важно. Когда ты возвращаешься обратно?
— Но… Я не собираюсь обратно. Я думала…
— О нет, ты не можешь оставаться здесь… нет… тебе будет неуютно здесь… Ты должна остановиться в гостинице, если надо что-либо уладить в Париже…
— Мне нечего делать в Париже, папа. Я приехала повидать тебя…
— А!
— Я мешаю тебе?
— Нет, но я не знаю, где тебя разместить…
— Послушай, в доме полно комнат.
— Да, но я не уверен, что знаю,
— Разве у тебя нет никого…
— Нет никого. Я не хочу, чтобы меня кто-нибудь беспокоил.
— А где ты спишь?
— Я занял комнату Марселлы. Бывшую комнату Марселлы, ты знаешь — на первом этаже у внутреннего дворика. Она очень спокойная и приятная, и к тому же оттуда проще попасть на кухню…
— А как твой кабинет с диван-кроватью?
— Да, но он такой большой, ты знаешь. Нет, комната Марселлы чудесно мне подходит, правда.
— Но кто делает всю работу по дому и готовит еду?
— О, вообще-то нет никакой работы по дому, если живешь сам по себе. Иногда я хожу в ресторан или посещаю итальянский магазинчик поблизости и покупаю продукты там — там есть все, в том числе и готовая пища, которую мне надо только разогреть… О, у меня все отлично…
— Вообще-то, это не похоже на жизнь. Что случилось, папа?
— Ничего, совсем ничего, Нея, уверяю тебя… только проще, вот и все.
Я никогда не видела его таким раньше. Правда, на нем некоторый отпечаток отшельника. В общем, он оказался оторванным от мамы и нас всех, и потом, когда закрылся в своей раковине, я могу предположить, что, должно быть, он потерял фирму и не ходит на заседания совета. Но я слышала, что его основной бизнес по поставкам сантехнического оборудования (раковины, умывальники, краны и прочее) и бытовых электроприборов вышел на мировой уровень и его предприятия есть во всем мире, даже в США…
— Ты по-прежнему руководишь SCR?
Кажется, он не понимает, поэтому я вынуждена снова повторить вопрос. Наконец он кивает, а я продолжаю:
— Ты по-прежнему играешь активную роль? Ходишь на заседания совета или нет?
— О нет, я не показывался там уже года два… Я им действительно больше не нужен… Как основатель фирмы, я, как и раньше, являюсь членом совета, но мне следует сложить с себя эти обязанности, я должен написать им…
— Хорошо, папа. Я возвращаюсь на станцию забрать оставленный багаж… Я не была уверена, что… Через час я вернусь.
— На самом деле? Как хочешь… Может быть, лучше остановиться в гостинице?
— Нет, папа, я приехала повидаться с тобой. Если только ты действительно не хочешь меня видеть здесь…
— Конечно, хочу.
Он поворачивается и выходит из комнаты…
Через час я складываю багаж в своей комнате. Снова прохожу через кухню, чтобы попасть в комнату Марселлы. Мне отчасти трудновато отыскать ее. Конечно, эта дверь в комнату служанки третья и последняя. Лампочка без абажура на столике у неразобранной постели. Отец сидит лицом к телевизору в большом кожаном кресле, которое я сразу узнаю: оно из его кабинета.
— Папа!
— Да, Нея, садись… найди себе место где-нибудь… на краю кровати, если хочешь… Извини меня, дорогая, но по телевизору сейчас идет программа, ты знаешь… ходячая энциклопедия… Она удивительна, они
Мой отец. Это мой отец. В шесть часов вечера в середине июля в комнате прислуги, граничащей с внутренним двориком, смотрит телевизионную викторину. Я едва могу в это поверить.
Кажется, он совсем не выражает недовольства по поводу встречи со мной. Безразличен, пожалуй, но не недоволен.
Старческий маразм? Нет, не выживают из ума в шестьдесят… сколько? шестьдесят шесть или семь.
Первые два или три дня я так ошеломлена, что позволяю всему идти своим чередом, совсем как отец. Я не предпринимаю никаких усилий, даже не пытаюсь понять точно, что с ним случилось, и адаптироваться к нему. Единственное различие — это то, что теперь именно я хожу и покупаю продукты в итальянском магазинчике. Он находит мое меню восхитительным и три раза подряд все повторял мне:
— Ах, этот мясной паштет, что ты принесла, просто восхитителен. Я никогда не вспоминал о нем, как видишь. Надо запомнить…
Я немного убралась в кухне. До блеска, конечно, далеко, но чисто. Другие комнаты не трогала. Я пытаюсь понять, завожу разговор. Он отвечает, и эти ответы кажутся мне неожиданно мягкими. Абсурдно, но он за все просит прощения, по малейшему поводу. Он постоянно спрашивает, все ли у меня в порядке и не хочу ли я перебраться в гостиницу, однако, когда я в сотый раз говорю, что и не думаю оставлять его, он неохотно соглашается, даже признается:
— Я рад, что ты здесь, Нея… Надеюсь, тебе не надоест. Я стал таким безразличным. Я действительно не знаю, почему ты остаешься с таким старым хрычом, как я…
— Папа, я говорила тебе, что приехала повидаться с тобой… Ты не такой старый, как все здесь, и, насколько я помню, ты никогда не был особенно безразличным, наоборот…
— В прошлом да, возможно… раньше…
На третий день я решаю, что достаточно. Мне кажется, я поняла. Может, я ошибаюсь, но у меня такое чувство, что существует, вероятно, другой путь добраться до сути дела…
Отец всегда немного увлекался историей, возможно, даже в большей степени, чем я думаю. Он любит историю, понимает и разбирается в ней, не вдаваясь в популяризованные версии, но тяготеет к оригинальным исследованиям и материалу из первых рук. Один из его лучших друзей, Ив ле Гуан, является известным специалистом по истории средних веков… Я не разговаривала с ним до сих пор ни о маме, ни о себе, ни о чем-либо другом, но сейчас я навела разговор на то, что обычно было одной из его излюбленных тем. Теперь я не помню точно, как зашла речь об истории Престера Джона — старой легенде о христианском короле, пересекшем океан, с которым святой Луи и Папа Римский искали союза. Это все происходило в период между двенадцатым и пятнадцатым веками, и я задаю ему вопрос о серии путешествий пятнадцатого столетия.