Нейромантик
Шрифт:
Он остался один.
– Похоже, ублюдок сцапал тебя, – сказал Кейс.
Мгновение слепоты – он пронеся сквозь плотный слой информации.
– Пока все это не закончится, ты должен кого-нибудь ненавидеть, – произнес голос Финна. – Их, меня – не имеет значения.
– Где Котелок?
– Это довольно трудно объяснить, Кейс.
Ощущение присутствия Финна окружало его – аромат кубинского табака, запах продымленного засаленного твида и старых машин, отданных на съедение ритуалу ржавления.
– Ненависть придает тебе сообразительности, – продолжал напутствовать голос. – В твоих мозгах очень много мусора, мешающего
– Нейромантик, – сказал Кейс.
– Его настоящее имя относится к тому, что я не способен знать. Но он сдался. Все, о чем тебе следует беспокоиться сейчас, это сам айс «Т-А». Не внешние стены, но внутренние вирусные защитные системы. «Куань» сам не справится со всеми теми пакостями, что шныряют здесь на свободе.
– Ненавидеть, – повторил Кейс. – Но кого? Кого я должен ненавидеть, скажи?
– А кого ты больше всех любишь? – спросил его голос Финна.
Кейс взялся за управление программой и ринулся вниз, к неоновым башням.
С разукрашенных, пылающих солнечным светом шпилей снялись сотни более темных объектов. Они постепенно превратились в сверкающие, извивающиеся как пиявки существа, сформированные, казалось, из мельчайших сегментов – световых плоскостей. Их было множество, и движения их были случайными, как у обрывка бумаги, который ветер гоняет по пустынной предрассветной улице.
– Системы, генерирующие случайности в работе программы, – сказал голос.
Питаемый ненавистью к самому себе, Кейс продолжил пике. «Куань» столкнулся с первым из этих защитников, превратив его в брызги света, и Кейс почувствовал, что акула потеряла часть своей стабильности, связи информационной ткани ослабли.
И когда он осознал это, древняя алхимия мозга – ненависть – влила в его руки силу.
В то мгновение, когда Кейс пронзал жалом «Куаня» основание первой башни, он уже обрел сноровку, значительно превосходящую все, что он знал или мог вообразить. Он маневрировал за пределами своего эго, за пределами личностного, осознаваемого и вообще доступного пониманию, и «Куань» следовал его указаниям, уклоняясь от атакующих вирусов с грацией древнего танца, танца Хидео, ибо на это мгновение – мгновение пренебрежения смертью – он обрел полную гармонию взаимосвязи души и тела.
И одно из па его танца включало в себя легкое прикосновение к переключателю симстима, легкое, но достаточное, чтобы переключиться, и –
– вот оно,
голос его – крик невиданной птицы,
и Три-Джейн вторит ему своей песней,
тремя нотами, высокими и безупречно чистыми.
Настоящее Имя …
Неоновые джунгли, дождь кропит горячую мостовую. Запах еды от жаровни. Рука девушки лежит на его пояснице в потной тьме припортовой гостиничной капсулы.
И все это стремительно отодвигается вдаль, отступает по мере того, как отдаляются небоскребы, но под ним все то же: бескрайний простор города, подобного Тибе, ровные ряды информхранилища корпорации «Тесье-Ашпул»,
Его разбудил голос, подобный музыке, – платиновый терминал произносил короткие мелодичные фразы, которым не было конца, зачитывая номера анонимных швейцарских счетов, атрибуты денежных переводов для Сиона на адрес «Багамского орбитального банка», серии паспортов и номера рейсов челноков и поясняя суть необратимых и обширных изменений, произведенных в банках данных тьюринговой полиции.
Тьюринг. Кейс вспомнил покрытые трафаретным загаром тела под кинематографическим небом. Падение через перила ажурного мостика. Вспомнил улицу Исполнения Желаний.
Голос продолжал свое успокоительное пение, и Кейс снова погрузился во тьму, но это уже была его собственная тьма, темно-красная, цвета крови, пульсирующая, та, в которой он обычно спал, прикрывая глаза собственными веками, а не чем-то другим.
Через некоторое время он снова проснулся, ненадолго, и, решив, что ему снится сон, улыбнулся в ответ на широкую белозубую улыбку, обнажающую золотые резцы. Аэрол привязывал его к противоперегрузочному ложу на «Вавилонском рокере».
А затем – долгие, успокоительные пульсации даба с кластера Сион.
CODA. Отправление и прибытие.
Она ушла. Он понял это сразу, как только открыл дверь их номера в отеле «Хайят». Черные подушки, пол из полированной до тусклого блеска сосны, ширмы под рисовую бумагу, расставленные с искусством, совершенствуемым веками. Ее не было.
На черном лакированном шкафчике-баре возле двери лежала записка – одинокий листок обычной бумаги для писем, сложенный пополам и прижатый сверху сюрикеном. Кейс вытащил записку из-под девятиконечной звездочки, развернул и прочитал.
ПРИВЕТ ВСЕ В ПОРЯДКЕ ПРОСТО ИГРА ЗАТЯНУЛАСЬ И Я РЕШИЛА ПОДВЕСТИ ЧЕРТУ. ТАК УЖ НАВЕРНО Я УСТРОЕНА. БУДЬ ОСТОРОЖЕН ХОРОШО? МОЛЛИ
Кейс скатал записку в шарик и бросил рядом с сюрикеном. Поднял звездочку и вышел на балкон, поворачивая сюрикен в пальцах. На Сионе, ожидая посадки на челнок японской авиакомпании, он обнаружил звездочку в кармане куртки. Кейс посмотрел на блестящий предмет в своей руке. Во время совместного пребывания в Тибе, где Молли сделали необходимые операции, они много раз проходили мимо лавочки, в витрине которой были выставлены сюрикены. В ту ночь, когда Молли осталась в клинике и ей предстояла долгая операция, Кейс отправился в «Чатсубо» повидаться с Рацем. До того вечера что-то заставляло его обходить это место стороной, хотя он раз пять или шесть бывал неподалеку, но теперь ему захотелось заглянуть в бар.
Рац подал Кейсу пиво, ничем не выдавая, что узнал его.
– Эй, – сказал Кейс, – это я, Кейс.
Спрятанные в провалах морщинистой плоти глаза старика несколько секунд оценивающе рассматривали Кейса.
– А, ты, – сказал наконец бармен, – артист. – Рац пожал плечами.
– Я вернулся.
Бармен покачал массивной головой в короткой щетине.
– Ночной Город – не то место, куда возвращаются, артист, – сказал он, вытирая грязной тряпкой стойку перед Кейсом; розовый манипулятор Раца заунывно скрипел.