Незабываемые дни
Шрифт:
— Что же, за тобой нужно специальных посыльных гонять, разве сам порядка не знаешь? — набросился на него Клопиков.
— Знаю, Орест Адамович, знаю, но вот болезнь навалилась, простыл, пока слонялся по лесу.
— Это мне известно, что ты слонялся. Именно слонялся. Ну, что, безрезультатно, видно, твое шатание?
— Угадали, пока нечем особенно похвастаться.
— А ты не особенно!
— У меня в самом деле нечем похвастаться, Орест Адамович.
— Кому Орест Адамович, а кому по службе начальник полиции! Встать! По порядку докладывай, рапорт отдай!
Встал Слимак, трясутся под ним пеловицы
— Рапортую вам, господин начальник! Обошел полволости. И в соседней побывал. Всюду слухи и разговоры: там партизаны немцев побили, там обоз отобрали, там все мостики снесли! А придешь в какую деревню, ну никакого следа… И никто ничего не знает. Никто тебя и знать не хочет. Ни совета, ни помощи. Хоть бейся головой о стенку. Я и молю… Я и раны свои показываю — это как вы тогда имели честь образ мой немного перекривить… Ничего их не берет! Не знаем, говорят, и только… Ходят, говорят, да кто их знает, откуда они… Неизвестные все. А тут, уж под самым городом, придрался ко мне староста Сымон. Стар уж, но как взял меня в шоры, так я еле от него отделался. Ты мне, говорит, людей моих не агитируй, я тебя, говорит, к самому Вейсу представлю, он тебе покажет, как за партизан агитацию вести. Я и так, и этак, хотел уже старому дьяволу все вчистую рассказать, но там люди… Разные люди, кто их знает. Насилу ноги унес оттуда! И кажется мне, господин начальник, слишком это у нас про партизан толкуют, чересчур много. Мне сдается, что и нет этих самых партизан у нас. А про этого, извините, Мирона Ивановича, и слухов даже никаких нет. Сама мать его говорила мне, что аж с первых дней войны он как подался в эвакуацию, так она и не слыхала о нем с тех пор.
— Какая мать? — сразу оживился Клопиков.
— Да мать самого Мирона Ивановича. Она там с детьми его живет, в деревне, километров, может, двадцать отсюда.
— С детьми?
— С детьми, господин начальник. Трое детей, совсем еще маленькие.
Клопиков задумался на минуту, потирая свои желтые, костлявые пальцы. Закашлялся, резко спросил:
— А что еще там видел, слыхал?
— Больше ничего, господин начальник.
— Та-а-ак… Плохой из тебя разведчик. На большее я надеялся. А выходит, зря мы тебе рожу гладили, зря! Никакого усердия не вижу. Не разведчик, а одна размазня. Нет у тебя в голове никакого понятия, очень даже просто-с… Уж и не знаю, что мне с тобой делать. То ли в тюрьму сажать, то ли еще что…
— Простите, господин начальник, простите для первого раза… Я же буду стараться, так стараться, что я этих самых партизан из-под земли вам достану.
— Те, что под землей, мне не нужны. Ты мне тех достань, что по земле ходят, тех, которые по моей территории ходят, да над нами, да над тобой, над пустой твоей башкой посмеиваются. Не представитель полиции, а глупая овечка ты, вот кто!
— Простите, Орест Адамович!
— Ну ладно. Сегодня ты можешь итти домой. А завтра тебе придется работать. Завтра в городе — базарный день. Надо будет как следует походить по рынку. Нам известно, что они и таким путем пробираются в город. Да чтобы иметь подходящий вид, под крестьянина оденься. Смотри, не зевай больше, иначе ты с такой работой до петли у меня дослужишься, очень даже просто-с…
Слимак возвращался домой, и нельзя сказать, чтобы мысли его были очень веселыми.
Не
Слимак толкался среди возов, прислушивался, принюхивался. Бабки-молочницы подозрительно поглядывали на него, тревожно ощупывая свои карманы и за пазухой. Старушка, сидевшая на возу, подала ему, тяжело вздохнув, пару картошек и, когда он сердито швырнул их на землю, все вздыхала, досадовала:
— Видал ты его! Старец, а еще добром брезгует… Должно быть, злодей…
Слимак поспешил уйти в другую сторону.
И вот, наконец, ему как будто повезло.
Человек в пестрой кепке торговал кадку, о чем-то говорил с дядькой в длинном тулупе. Тот стоял около своих кадок и, не глядя на покупателя, отвечал ему, то и дело повторяя одно и то же слово:
— Ну, конечно…
— Должно быть, из них, — подумал Слимак, услышав несколько слов, сказанных человеком в кепке, и подошел ближе, словно тоже собирался что-нибудь купить из дядькиного товара.
А человек в кепке щупал обручи в кадке, стучал в дно, — хороший ли звон дает, — спрашивал:
— Значит, вы сами делаете их?
— Ну, конечно.
— И сами в лес по дерево ездите?
— Ну, конечно, сами…
— И они не мешают вам, партизаны?
Дядька в длинном тулупе хотел что-то ответить, но Слимак, тоже ухватившись за кадку, спросил:
— Много их у вас?
Дядька растерянно посмотрел на обоих покупателей, потом вырвал у них из рук свои кадки, решительно поставил на место:
— Вижу, вы только языками молоть мастера, а не товар мой покупать.
— Да я вот слышу, что вы про партизан знаете, так хотел про знакомого своего спросить, он где-то у вас там, в лесу! — проговорил Слимак, присматриваясь в то же время к человеку в кепке, который зачем-то полез в карман.
— Что ты толчешь, человече? Коли твой знакомый в лесу, то иди туда и ищи его! Что вы в конце концов ко мне пристаете? — Разозлившийся дядька даже отошел от них на другой край.
Слимак уже намеревался схватить за руку человека в кепке, но тот предупредил его и вцепился в воротник Слимака.
— Пойдем со мной! — решительно крикнул он Слимаку.
Но Слимак был не из тех, кого можно было легко провести. Схватив за руку своего противника, он изо всех сил рванул его к себе:
— Вот ты за мной пойдешь теперь! А-а, попался!
Дядька взглянул на них и поспешно стал грузить свои кадки на воз. А они, эти двое, стояли, вцепившись друг в друга, и силились не поддаваться.
— Не убежишь, партизан!
— Не уйдешь из города, бандит!
Они тормошили друг друга, наливались злобой, даже лбы взмокли от натуги. По рынку прокатился тревожный слух: схватили партизана! Перепуганные мальчишки, торговавшие синькой, сигаретами, бросились к этим двум человекам, окружили их, с любопытством спрашивали: который же из них, который? Но находчивые мальцы, сразу сообразив, что тут нет никаких партизан, бросились назад: