Неживая вода

Ершова Елена

Кашель снова скрутил тело, Игнат оперся ладонью о вагон, и принялся ждать, пока не пройдут мучительные спазмы в груди.

— Эй, парень! — окликнул его проводник.

Игнат с трудом повернул голову. Лицо проводника казалось расплывчатым, словно нарисованным на мокрой салфетке, не разобрать — сердится или нет. Игнат коротко кивнул, не в силах ответить, но всем своим видом показывая, что сейчас, оклемается и побредет дальше своей нищенской дорогой. Но проводник вовсе не думал прогонять его. Напротив — поманил пальцем.

— Подойди-ка сюды!

Игнат

утерся рукавом. Теперь он отчетливо увидел, что в проеме двери рядом с проводником стоит еще один человек — сухощавый, интеллигентный старичок в дымчатом пенсне. Он улыбнулся Игнату, как старому знакомому, и ласково произнес:

— Ты, соколик, за моей внучкой гнался?

Парень глянул угрюмо, буркнул сквозь зубы:

— А коли я — так что? Мошенница внучка твоя. Да и ты тоже. Думал, не узнаю?

— А узнал, так хорошо, — не рассердился старичок. — Только на бегу да на ходу разговоры не ведут. А ведут их за чашкой чая или за рюмочкой бражки. Вот я тебя, соколик, на разговор и приглашаю.

— Знаю я ваши разговоры, — в сердцах сплюнул Игнат. — Опоите снова, обманете, заворожите сказками. Да и о чем мне с вами, оборотнями, разговаривать?

Дед и проводник переглянулись, после чего прыснули оба. А Игнат нахмурился.

— Ты вот что, не кочевряжься, коль тебя сам Прохор Власович с внучкой своей Еленой Пантелеевной приглашают, — прогудел проводник. — А будешь честных господ обижать да поклепы возводить — ночевать тебе, парень, в каталажке. Уяснил?

— Уяснил, — буркнул Игнат. И понял про себя: дело решенное. Эти мертвой хваткой вцепятся — не отпустят. И вспомнил бессмысленные мечтательные глаза мужичонки, которого Леля обобрала до нитки, да и отпустила за судьбой своей бежать. Догонит ли?

— Раз уяснил, то и полезай в вагон, — проводник отодвинулся вглубь тамбура, но Игнат медлил. Холодком обдало сердце, усмиряя еще недавно полыхающий в груди пожар. В тот раз тянулась Леля к ключу… неужто теперь узнали оборотни, что добрел Игнат до заветной тайны и несет под сердцем то, что мертвых воскрешает и дает жизнь вечную?

— Да ты, никак, трусишь? — насмешливо спросил проводник.

— Жизнь у меня одна, — прохрипел Игнат. — Да и опыт имеется.

— А ты не бойся, соколик, — добродушно произнес старик Прохор Власович. — Мы не волки. Не сожрем. А поезд в Преславу следует, через день как раз в Опольском уезде будешь.

"Откуда знает, куда мне надо?" — подумал Игнат и судорожно сжал пальцы на поручне.

Прохор Власович будто прочел его мысли, усмехнулся, показав молодые белые зубы.

— Души у нас с тобой похожие, соколик, — мягко произнес он, — бродяжные, ищущие. Поговорить есть о чем. Немало я на своем веку повидал, немало и тебе расскажу. Поспеши — скоро поезд тронется, а на белой скатерти уже картошечка да малосольные огурчики ждут, да молочко парное. Отведай, что Бог послал.

Игнат сглотнул слюну.

"Была не была", — подумал он, и поднялся в тамбур. Проводник посторонился, но не помог — хоть без билета пустил, а руки марать о нищего не захотел.

— Что ж, не

просто так вы бродягу на пир приглашаете? — прохрипел Игнат, оказавшись в вагоне и обращаясь к Прохору Власовичу. — Есть и до меня какая-то корысть.

— Корысть имеется, с этим спорить не буду, — просто ответил тот. — Только не материальная. Мы, соколик, не злые вовсе, и на деле до золота не жадные. А что чужим добром пользуемся — так ты нас за это не кори. Лишнего мы не берем, а взамен даем то, что выше золота ценится.

Игнат сам не заметил, как вслед за старичком добрел до купе. Там, действительно, столик покрывала расшитая скатерть, и в глиняной чашке дымился суп, а в другой — лежала вареная в мундире картошка. И еще на тарелках красивыми полукружиями розовела колбаса, и был сыр, и еще много всякой снеди. Словом, все, как обещал Прохор Власович.

— Так что же ценится выше золота? — машинально спросил Игнат, а сам почувствовал, как засосало под ложечкой от голода.

— Информация, — ответил старичок, и посторонился, пропуская гостя вперед. — Слыхал, может? Кто владеет информацией — владеет миром. Для того мы по свету бродим, по станциям да полустаночкам, собираем сказки, да байки, да легенды, и сами многое рассказать можем. Мы, если хочешь, верные стражи знаний.

— А что же от меня вы хотите услышать? — спросил Игнат.

Прохор Власович улыбнулся, лукаво сверкнул из-под пенсне кошачий взгляд.

— Сущие пустяки, — ласково ответил он. — Как ты, соколик мой, до навьей колыбели добрался, какие тайны там повидал да как живым выбрался.

4

Когда Игнат закончил рассказ, подкралась ночь.

Вагон покачивало. Колеса отстукивали глухой ритм. В потемневшие окна полосами ложились желтые отсветы фонарей.

От тепла и сытости Игната разморило. Он обмяк, сгорбился, как растрепанная ворона. Моргал слипающимися глазами да глухо покашливал в кулак. Старик Прохор Власович вальяжно развалился на сиденье, расстегнул ворот косоворотки, в вырезе которого золотом блеснула широкая, едва не в мизинец толщиной, цепь.

"До золота они не жадные, как же!" — зло подумал про себя Игнат.

Положив на колени деда курчавую голову, дремала свернувшаяся клубочком Леля. Пальцы старика лениво перебирали черную стружку ее волос, а сам Прохор Власович казался погруженным в раздумья.

Но самым странным было то, что за все время, пока они ехали в купе, пока ели, пока Игнат вел свой рассказ, никто не потревожил их покой, не постучал в двери. Более того — вагон был безлюден и мертв, словно они одни ехали в нем. Словно на свете больше не осталось никого — только Игнат да два его собеседника.

— Выходит, добыл ты мертвую воду, — наконец, тихо произнес Прохор Власович.

— Добыл, — хитрить перед стариком не хотелось, или так действовала на него гипнотическая сила зеленых кошачьих глаз, которые вполприщура тускло поблескивали сквозь стекла пенсне, но парень не сомневался — просвечивали его насквозь, будто рентгеном.