Неживой
Шрифт:
Женщину.
Когда колдовство рассеялось, чёрная кора в радости заходила и захрустела, услышав столь приятный звук — хриплый и надрывный вдох нежити, сделанный гнилыми и дырявыми лёгкими. Вдох сменился на почти беззвучный крик, который не затихал долго.
Ветки скользили по обгоревшей коже гостьи, ласкали её и успокаивали. Со временем кричать она перестала. Лишь шептала слова на языке незнакомом, но таком волнующем и пышущем от силы. От этих слов кожа гостьи перестала быть чёрной, осыпалась комьями, как пеплом, обнажила плоть цвета грязи, слабую и чувствительную к боли и свету. Лицо её, при первой встрече так похожее на обтянутые кожей черепа многолетних утопленников, которых
Дни и ночи сменялись. Древо бдело над гостьей и охраняло её. Лёгкие её заросли и стали цельными, способными держать воздух и выполнять свою функцию. Но дышала она так же судорожно и поверхностно, то и дело задыхаясь и срываясь с ритма. Дерево снова порадовалось. Оно вспомнило, что у живых людей так бывает от страха. К удовольствию Дерева, страх у гостьи всё не кончался. Правда, этот страх был не перед Деревом.
Спустя ещё много дней тяжёлым камнем страх упал на самое дно гости. Она долго лежала, не двигаясь, пока его склизкие чёрные щупальца не слились с её нутром в единое целое. И в один день гостья встала и пошла гулять по болоту. Ноги её вязли, она блуждала, словно в лабиринте, тонула, жадно хватала воздух, и покрывалась влагой. Древо стало помогать ей, протягивало куда нужно свои ветки и корни, но отпускать её не хотело.
Гостья не ушла. Даже когда глаза её снова выросли, и она смогла увидеть путь и своего спасителя, она лишь заплакала. Горький и надрывный плач её снова порадовал Древо и сделал гостью ещё более родной и близкой сердцу.
— Почему ты плачешь? — без слов спросило её Древо, купаясь в ливне из её боли.
— Я потеряла сына, — прошептала гостья и снова заплакала.
Что-то кроме радости шевельнулось внутри Древа. Когда гостья снова лишилась сил и уснула, оно проникло в её сны и показало все смерти, что когда-либо видело. Бесчисленные дикие звери, что терзали друг друга и скрывались в корнях. Варвары, чьи топоры сломались о толстую кору, медленно замёрзшие на смерть. Беззвучные металлические крики великанов, павших в резне. Бесконечная вереница утопленников, заблудших, казнённых и потерявших надежду.
Показывало, пока смерть не перестала вызывать в гостье хоть какие-то эмоции.
Гостья проснулась иной. И с большим интересом изучало владенья Древа. В один из следующих дней гостья взяла со дна острый камень и срезала со своих костей всё, что срослось неправильно. Ей было больно, но уже не так, чтобы она остановилась. Вместо плотного ливня из её боли, Древо теперь ощущало радостный и солнечный день, в виде плотной стены её тоски и внутреннего холода, забирающего влагу и иссушающего кору, пока та не становилась ломкой.
Скоро гостья покрылась совсем уж гладкой и свежей кожей. Вода болота питала её, сделало упругой и снова живой. Её новая форма, такая чуждая Топям, изрядно насмешило дерево и заставило ходить кору ходуном. Тоска заставляла гостью двигаться почти постоянно, не давала ей мыслить ясно. Бодрость Древа, полученную в веках бесконечной борьбы за жизнь и изменений, она не разделяла. Лишь в короткие моменты, когда гостья падала без сил в объятья сна, Древо снова успокаивало её увиденными за тысячу лет кошмарами.
И однажды утром, после бессонной ночи, гостья поклонилась Древу, натянула на себя свой погребальный саван и покинула Болота. Что-то сломалось в ней, как ветка, что была очень важной и держала вес.
Древо не остановило её. Наоборот, показало путь. Так было нужно.
— Ты… отпустил… её… — раздался из воды шёпот, когда гостья вышла на твёрдую почву и скрылась
Из воды показалась макушка, охваченная короной их переплетённых рогов, затем вытянутая морда, ощетинившаяся тысячей зубов в несколько рядов, покоящаяся на мощной шее. Анчибилл выполз из воды, распрямился в полный рост, потянулся, как уродливая кошка, покрутил башкой, опустился на четвереньки и почесался об кору.
Хруст коры ему в ответ был тихим, неуверенным и даже обиженным.
— Обычно… ты… не отпускаешь добычу, — Анчибилл зашёлся клокочущим смехом.
Треск прошёл по болоту и из воды то тут, то там взошли пузырьки.
— Вернётся?.. — задумчиво протянул Анчибилл, проведя когтями по коре.
Древо замерло, и на Болоте воцарилась почти полная тишина.
— Увидим… — недовольно проскрипел Анчибилл и уполз назад на глубину.
Много лет назад Анчибилл упал с неба. Он был ранен смертельно. Распластался в трясине белым пятном, раскинув в стороны поломанные крылья, выжег своим светом всё вокруг и вскипятил воду. Его пробитый доспех быстро набрал болотной жижи, и теперь он медленно погружался, безучастно глядя на редкое в здешних местах синее небо.
В нём было много жизни. Такой добычи Древо не могло припомнить. Болото долго переваривало его доспехи, кожу, плоть и кости. Его вкус ещё долго переливался и дарил пугающее онемение, которое нельзя было сравнить ни с чем.
В нём было много духа. Так много, что Топи таки и не смогли проглотить и растворить его целиком. Прямо там, на глубине, Анчибилл переродился и принял новое тело.
Из создания ослепительного и рождённого летать в высоте, не достижимой для птиц, он стал кровожадной тварью, приспособленной наводить ужас и в воде и на суше. Многие годы он лишь утолял свой неуёмный голод неудачливыми и более мелкими соседями, и всё рычал, как дикий зверь. И как он отъёлся достаточно, за кровавую дань Древо позволило ему покидать свои владенья, выходить на охоту и возвращаться.
Со временем у Анчибилла проснулся и разум, хоть и далёкий от его крылатого воплощения. Сначала он многим делился с Древом и радовал его рассказами о мире пока ещё далёком от растущих корней Древа. Но затем что-то поменялось.
Анчибилл покидал Топи всё чаще и всё дольше длились периоды его отсутствия. Он начинал забывать приносить подношенья, не делился рассказами и Древо уже подумывало наказать его.
Пока однажды Анчибилл снова не упал с неба едва живой от ран. Это было забавно, потому что у перерождённого Анчибилла отродясь не было крыльев. На этот раз Топь не стала поглощать его, он смог залечил раны. Но больше выходить его не тянуло, он предпочитал спать и лишь изредка просыпался высказать своё недовольство.
Минули годы, и гостья вернулась. Мёртвая вываренная кожа юных тельцов покрывала её тело почти полностью. Под ней, причудливо отделанной и окрашенной в чёрный, она скрывала «уродство», которое так и не смогла исцелить полностью. Волосы на её голове отросли, укрепились и приняли цвет, такой же как и у коры Древа. С собой у неё было много вещей, что не были частью Топи и которые сильно взволновали Древо.
Она была более сильной… куда более сильной и знала несоизмеримо больше. Словно очнулась ото сна и наконец смогла соединить все свои части воедино. Но, к радости Древа, тоска в ней проросла насквозь и пустила везде свои корни.