Нежное укрощение ярости
Шрифт:
– Слушаю, – раздалось в ответ.
Голос прозвучал так низко, что меня охватил необъяснимый страх, я минуту не могла собраться с мыслями и объяснить причину своего звонка.
– Говорите же, что с сыном? – потребовал голос так властно, что я почувствовала себя так, словно это я нашкодила, а не Марат.
– Он плохо себя ведёт и срывает занятие, его нужно забрать.
В трубке помолчали и отбили звонок. Я стояла с телефоном в руке, не зная, что делать, набрать ли его заново или подождать, когда кто-то придёт за Маратом. Я боялась обладателя низкого голоса, непонятно почему, но мне
Через пятнадцать минут он появился. Я ждала на ресепшене. Открылась дверь, и когда вошёл отец Марата, в холле как-то сразу стало мало места. Я пошла к нему навстречу, споткнулась о коврик и полетела вперёд. Я почти рухнула перед ним на колени, но он успел подхватить меня подмышки и легко, словно я пушинка, поставил на ноги.
Я услышала, как позади хихикнула Люба. Да уж. Я в своём амплуа, что тут скажешь.
Я глянула на него снизу вверх. И невольно закрыла глаза, вдохнув полной грудью пьянящий запах сильного – могучего мужского тела. Это был он, тот мужчина из авто, тот самый с раскосыми темными глазами.
Глава 5. День, когда сошлись все звёзды
Девушка с медовыми волосами, рухнувшая на капот его машины, не выходила из головы Яра. Никогда бы не подумал он, что жизнь настолько странно устроена. Всего лишь мгновение – глаза в глаза, смутное ощущение чужой души – так может врезаться в сознание, что многолетние воспоминания могут внезапно отступить.
Что это? Сколько должно всего сложиться в одно мгновение, что бы такое произошло? Должен быть именно такой день – серый и дождливый, именно утро и привычный маршрут? Именно такие мысли должны быть в голове и такое вот настроение, прежде всего, размышлял Яр.
Мысли, которые не дают ему покоя последние два года, но которые отступили в последнее время. Отступили настолько, что временами Яр даже переставал себя винить. Правда, как только он ловил себя на том, что прожил целый день и ни разу не почувствовал себя виноватым, ему становилось стыдно.
Стыдно за то, что он может себе позволить просто жить, не сгорая ежедневно в аду своих воспоминаний.
И ещё вот это внезапное голубоглазое и какое-то слишком чистое и наивное создание, которое он чуть не отправил в морг. Если бы ещё и она добавилась ко всему прочему, если бы ещё и за её смерть вина легла на него, что тогда вообще осталось бы от его жизни и от него самого?
Что ещё нужно было добавить к такому дню, чтобы чудесное, как теперь он считал, мгновение, так врезалось в память? Может, впервые за два года отменённый визит к психиатру? Впервые за два года не принятое с утра лекарство? Но это было как раз после того, как девушка с медовыми волосами оказалась на капоте. Это из-за неё он отменил визит, это из-за неё он не стал пить лекарство.
Яр сидел за своим столом в офисе и крутил в руках блистер с таблетками. «Что, если ярость вернётся, когда перестану их пить?», – спрашивал себя Яр, и утреннюю картинку с девушкой и её медовыми волосами заслоняла другая.
Морг. Искалеченное тело жены Полины и её последние слова перед тем, как машина влетела в стоящий на обочине грузовик. «Ненавижу тебя! За то, что так люблю тебя, сволочь – ненавижу!».
И
А дальше крик Полины, скрежет металла и короткие гудки в телефоне.
Теперь Яр знал, зачем она это делала. Зачем провоцировала его на злость и ярость. Такая она была – его Поля. Такой была его суть.
Всегда на грани. Никаких половинчатых эмоций. Всё на пределе, и сама всегда на пределе. Если секс, так секс, больше похожий на войну. Если ругань, то такая, после которой не должно остаться камня на камне. А после, на этих руинах, конечно, тот самый секс, который как война.
Если любовь, то такая любовь, которая после себя не оставляет ничего, только пустоту, которую больше ничем нельзя заполнить.
«Если бы я тогда сдержался, – думал Яр, – если бы не дал себя спровоцировать, всё было бы иначе. Я же знал, что она делает специально, я же слишком хорошо знал Полю. Нужно было только молчать, дать ей выговориться, но я дал волю гневу. Я стал орать на неё, хоть и понимал, что это бесполезно. Такую как Поля не запугать, не переорать. Потому она и не смотрела на дорогу, потому и вдавила педаль газа в пол. Это я её убил. Своим гневом. Своей яростью. Убил мою Полю».
Яр скомкал блистер с таблетками и бросил на пол. На столе забренчал смартфон. Яр глянул на экран, высвечивался номер творческой студии, куда записала Марата его последняя няня номер четырнадцать.
Шевельнулось нехорошее предчувствие, что с сыном что-то случилось.
– Слушаю, – сказал он в трубку.
На том конце молчали.
– Говорите же, что с сыном?
– Он плохо себя ведёт и срывает занятие, его нужно забрать, – сподобился, наконец, собеседник.
Девушка. Нежный смущенный голос, Яру даже показалось, что он слышит, как в трубку нервно дышит, волнуясь, обладательница этого голоса.
Яр слушал и молчал, он боролся с желанием выяснить подробности и с нежеланием грубить этому волнующемуся голосу. Поэтому он просто отбил звонок и с облегчением выдохнул. Его не удивило, что Марат успел что-то учудить. Удивительным было бы другое, если бы за целый день Марат ничего не учудил.
После гибели Полины Яр разговаривал со специалистами. Все как один утверждали, что сознание Марата, на глазах которого погибла мать, блокировало шок и ушло в глухую защиту. Ему не отрезало память, он не забыл, что у него была мама, но получилось так, что он как будто не испытывал по этому поводу никаких чувств.
Он никогда не говорил с тех пор о матери, никогда ничего не спрашивал, словно её не было, но это уже был не тот ласковый и добрый мальчик, каким он всегда был. Словно всё, что было в Марате от матери, а от её, как казалось Яру, было в нем больше всего, вдруг исчезло. Зато осталось только то, что он взял от отца.
Марат стал жесте и мрачнее. Он не давал спуска своим няням, и они при нём не держались. Его сложно стало вывести на разговор. Яр не видел, чтобы он хоть раз улыбнулся после смерти матери. Марат будто махом повзрослел лет на десять, но при этом остался в теле шестилетнего ребёнка, что ему точно не нравилось.