Нежность к мертвым

Данишевский Илья

давно не стало ни того, ни другого, и танцовщица с яблоком

Адама на шее превратилась в жадное до мяса и рефлексии

чудовище.

Ее пищей были многочисленные поклонники ЗОЖ, пра-

ведные ёбари малолетних, покупатели книг о правильной бере-

менности: будь то смерзшиеся без чувств камни мужских сер-

дец, которые впотьмах не разберают в Нико мужчины и берут

ее силой; женщины, нашедшие в ее согнутом позвоночнике

плач давно умершего от туберкулеза

ребенка; старые сморщен-

ные бабки, в движении на четвереньках различат в танцовщице

шелудивого пса и нальют молока…

268

Нежность к мертвым

Таких же девушек давно не отыскать среди больших горо-

дов. Нико, замершая на холме, смотрит на пасторальную дере-

вушку и черный лес, среди деревьев, перевитых друг другом —

и ненависть к этой твари в капоре, к ее веселым кудряшкам,

девичеству сразу родились в танцовщице.

И когда девчушка спустилась к лесу, шурша юбкой и до-

вольно большим пластиковым пакетом (он был скользким,

сквозь дно просачивалась густая кровь, набухала, падала на

землю; кровь и девушка совсем не смотрелись рядом, но меж

тем были чем-то единым), Нико шершавым движением косну-

лась ее шеи-без-всяких-там-яблок.

Ее звали Бекки (не та ли это Бекки, друзья, что отправи-

лась под кладбищенские стоки искать младенца? Постаревшая

и возросшая Бекки? Хуесоска Тома мать его Сойра?), а вторую

Нико. Вместе они смотрелись единым целым, как если по

большому портрету полоснули ножом, а потом соединили две

отрезанные друг от друга половины вместе: хищная танцовщи-

ца с лысиной и слюнявыми губами, в этой хламиде на голое

тело и сорванных с какой-то убитой чешках; и Бекки, вся вы-

лизанная чьим-то старательным языком, хладносердечная, пре-

красная, никогда не любившая… с этим пакетом, из которого на

землю течет кровь. Дева Голода и Богоматерь-Убийц-Нуво.

Когда вместе они шли по лесной тропе, Нико, наконец,

стала еще и Богоматерью Цветов, с хищной улыбкой прожжен-

ного сутенера, походкой избитой под ребра ножом шлюхи — и

глазами зарезанного агнца, когда все вены лопнули и красно-

той заплыл белок.

Вместе они двигались в сторону самой глухой из чащ. Ще-

бетала Бекки, радостно рассказала темной тени, что появилась

у ее тапочек на плоской подошве — тени по имени Нико о

мальчиках и Маноло Бланиках; и что вчера отпраздновали

вусмерть Бал Первоапрельского Дурака, и сегодня пришло

время заметать следы. Вряд ли она сказала бы это кому-то,

кроме

Нико, этой странной темноте, имеющей плоть, что вчера

пили до утра и играли в Кровавые Кости: вначале на желания,

а потом и на жизни.

– Он вернулся из армии совсем другим. Думал, что мы

поженимся, все такое. Очень вовремя наступил этот Бал, когда

все пьют и праздную весну… я давно поняла, какой он пустой…

но нравился маме. Мы играли с ним до утра. Чтобы завлечь

269

Илья Данишевский

его, я проигрывала и проигрывала специально, и раздевалась, и

раздевалась. Я совсем оголилась, его глаза так горели, он был

на крючке… влажная-влажная ночь, – лес окутывал туман.

Может, только сейчас Нико перестала быть колоколом и дви-

нулась куда-то дальше. Может и так, да — а если и нет, в ми-

нуту разговора она поедала странное чувство внутри себя, чув-

ство трепета и восторга… а Бекки продолжала. — Я выиграла!

Ее улыбка освещала лес на мили вокруг. Она развернула

пакет, чтобы показать Нико его содержимое. Фулхауз!

– Пришло время закапывать темные секреты, как все наши

женщины закапывают их на Красной Яме.

…такого, конечно, не может существовать. Но оно сущест-

вовало, и красиво одетая Бекки делала это место еще более

невозможным. Содержимое пакета полетело вниз Красной

Ямы, но уже и нельзя было даже сказать, что это — Яма, ведь

она до краев была наполнена тем самым, о чем не принято

говорить, и о чем все женские тайны — гора мертвецов, вол-

шебная гора наоборот, тотенберг! Там – мужчины, что невер-

ны; мужчины, что громко храпят; мужчины, что опостылели;

мужчины, которые любят вжик-вжик с мужчинами — все они

свалены здесь, и их гниение подарило женщинам счастье.

– Он бы никогда не обеспечил меня.

Убийство или Маноло Бланики?

Глаза были еще свежими. Он — после усекновения головы

– упал ими к небу, а волосы запутались в волосах других сва-

ленных кучей. Теперь — посмертно — все мужчины делают

вжик-вжик с мужчинами, это называется Красная Яма. Старая

молва говорит, что на Балу Первоапрельского Дурака играют в

Кровавые Кости. С начала времен эта игра проедает дыры в

сознании смертных. И здесь, в этой деревне, к этому дню при-

урочен

другой

день — Первоапрельский

Развод по-

Американски, когда феминистично настроенное население ре-

жет и пилит этих ненасытных скотов, их обожаемые хуи и

слюнявые глотки.

…а потом вся эта мужская мерзость летит в Красную Яму.