Нежность к мертвым

Данишевский Илья

29 Густав Майринк.

263

Илья Данишевский

день божественная Дасшагаль выбирает одно из правил, теория

случайных чисел в действии, и только одно правило работает

каждые сутки, никто не знает какое и ты не будешь знать ка-

кое, и если ты нарушишь его — ты выйдешь из Дома вон и

никогда больше не найдешь Дом, никогда больше не услышишь

о Нас, никогда не увидишь Нас… по теории вероятности, ты

можешь

выигрывать вечность, по теории вероятности — ты

можешь проиграть уже завтра, ведь никто не знает, даже сама

Дасшагаль, какое правило и когда вступает в силу, а когда

перестает действовать, это просто теория вероятности, бросок

кубика или, точнее, монеты, упадет ли она на ребро — никому

неясно, и даже тебе, каждый день, как на лезвии, ты либо про-

игрываешь, либо нет, и пока ты хозяйка Дома — ты имеешь все,

вечную жизнь, вечную молодость, чистоту безморальности, ты

будешь хозяйкой Ада, пока не оступишься, будешь ли ты на-

шей женой?» и она сказала ему Да, откуда-то из памяти вы-

рвался Боб, а потом последняя страница Джойса (то ли Улис-

са, то ли Финнегана), где она долго вспоминает, почему гово-

рит Да, а потом говорит Да, и вот Грета тоже сказала Бомонду

(или как его, может, Финнеган?) Да, потому что серота сковала

мышцы, нервные узлы опутала слизь, Боб, отец, мачеха, мать,

серые мышцы плавающее в серости мяса, сосуды, пропускаю-

щие сквозь сердце грязь, она сказала ему Да, как это сделала

*** (черт ее вспомнит, и кому она, та, Джойсовская, сказала Да

тоже не вспомнить, то ли Буйволу, Дьяволу, то ли Финнегану,

а может, самому Джойсу?) и отдалась ему и его псу на лавке…

а потом началось состояние, в которой она была то Гретой, то

Мерелен, то кем-то, то женщиной, то не совсем, Дом цвел ба-

рочностью, сапфизмами, Руссо и багряными гиацинтами, каж-

дый день Дасшагаль выбирала одно правило из четырех тысяч,

а Грета пыталась угадать какое именно, и прошло около девяти

десятков человеческих лет, но и этому наступит конец. Не

смотри на Пикассо… сегодня или завтра. Какое-то правило

могло повторяться кругом четырнадцать суток или не выби-

раться никогда, выломай себе зуб, соврати девственницу, про-

беги голышом по Флитт-стрит, какие-то правила были одно-

значны, и прогреть на них было невозможно (не было правила

«смени простыни», но было «не меняй», и логичным было не

менять никогда), и те, которые стояли друг напротив друга,

образуя зеркальный коридор… иногда Грета забывалась и на

264

Нежность

к мертвым

лезвии бритвы, становилась Ирадингой в балийских деревнях,

Екатериной в мужицких деревнях, нравственность — как серая

слякоть, обволакивающая кости; наверное, каждая проходила

стадии разврата (а может, и каждый, ведь неясно, принимал ли

Бомонд женские формы, чтобы Выходить замуж, или же оста-

вался в мужских, но Выходил замуж, или где-то в параллели

существовал другой Дом, где молились мужскому божеству, а

хозяином был мужчина… наверняка, было нечто такое, чтобы

путать и мужчин), распада, убийства, а потом ее вечность об-

рывалась, когда она чистила зубы или случайно видела Пикас-

со, почти наверняка Они подтасовывали, хотя, может и нет,

ведь какая разница, пусть одну лишь Грету триста столетий

или триста девчонок по сто лет на каждую, какая к чертям

разница, неясно, может и истинно, что только Дасшагаль знает

«да» или «нет»… Грета просыпалась и просила мужа «оставь

меня чистой!» и тот обнимал ее талию (а рядом был Варфоло-

мей), начинал утро, кончал на ее зад и говорил Да, а Грета

делала шаг в еще один день, она знала лишь то, что жизнь не

имеет смысла, она знала лишь то, что каждое ее движение — по

дороге к Концу — и ничего другого, и как вообще знать хоть

что-то, когда Дом меняется по воле твоих желаний, когда Пес

— это труп; когда муж — это что-то, имеющее тысячи лиц, когда

ты — бесформенное мясо, облепившее кости; когда жизнь ле-

жит в ногах Дасшагаль, когда девственницы говорят тебе Да, и

ты делаешь с ними свою волю, когда все пребывает в кошмаре

и безраздельности, когда каждый день — все обрывается или не

обрывается — страшные сны, утонувшие поэты (Георг Гейм?) и

знание, что однажды лицо черной богини посмотрит в твое

лицо и ответит Да на вечный вопрос, когда-нибудь она скажет

Да, когда-нибудь все говорит Да, так тело уступает смерти, Да,

она когда-нибудь скажет Да, но Грета этого не боится, потому

что она уже не Грета, век Гарбо подошел к концу, начинается

другая эпоха, которой тоже — Да — наступит конец, и будет

что-то еще в безграничном Доме. За окном были слизистые

облака, вновь Париж, она проснулась в Ионе Евы Грин, ворва-

лась в это новое сквозь «Мечтателей», Бартоломей сбрил ста-

рую кожу со своего лица и надел новую, Варфоломей остался

при старом имени и старых шрамах, Ева проснулась от того,