Нежность к мертвым

Данишевский Илья

денного. Ее никто не замечал, она была невидима, и невидимой

подошла к констеблю, чтобы сказать «идем, и возьми сына,

идите по хлебным крошкам», и, как обычно, он не сумел отка-

зать разрезу ее юбки. На столе было достаточно хлеба, а дом

такой желтый, что разбросанные по нему желтые крошки —

заметны только для ищущего. Они вели в спальню, где все еще

случится с этим городом, если один из этих сегментов заразится ган-

греной,

пойдет волдырями или умрет, что же случится с дождливым

городом, если этот организм распадется… поэтому ночь кошмаров

длилась, пока Нико не отмоет каждый сустав и каждое ребро, каждый

сантиметр желтой и страшной кожи этого существа. А смысла не

было; не было какой-то кары в явлении капитана, не было ничего,

одно лишь его появление вызывало у людей ночные кошмары, но

появлялся он не затем, чтобы мучить, а просто чтобы отмыть свое

тело. И у каждого жителя города перепутаны причины и следствия.

Системы приоритетов давно мертвы. Тот, кого приглашали играть

собаку в доме Арчибальда, оказался самым приближенным к капитану

кошмаров. Пожалуй, он не мог бы приблизиться к нему ближе, даже

став любовником одного из этих тел; не было и не существовало, не

выдумано человечеством ничего более интимного, чем стоящее перед

глазами миз М. в ту страшную ночь.

83

Илья Данишевский

пахло собаками. Миз М. даже не сомневалась, что они придут.

Она лишь пыталась понять в эти последние минуты своего

одинокого пребывания в спальне, зачем она это делает.

Никто не выходит из дождливого города. Но может, она

хотела повторно войти в бурлящую реку. Или же в ней оста-

лись крохи жаркого сердца, которые она выпила из смуглоко-

жего юнца. Может, она все еще была завернута в красную про-

стыню революции, может, ее устраивал тот выход, который

дарил сын констебля от первого брака.

Или хотела их сравнить.

Или кто-то выходит из города. Или что-то зреет над горо-

дом, и что-то уже поменялось.

Она знала, что хочет погрузиться вместе с ними в эту тем-

ноту без всякого сюжета. И лежать под ними в прошедшем

времени, как покойница.

84

Нежность к мертвым

5. Те, кто отданы в жены

Небо Цюриха. Она смотрит в небо Цюриха, и не хочет

увидеть птиц. Она думает о криках, которые издают лисы в

период спаривания. Брачный сезон, вакхические танцы, течка,

на снегу остается кровь, тень от деревьев, в свете ночника дви-

жение пальцев принимает облик медвежьей головы. Там, за

окном —

небо Цюриха, будто отпечатанный в одну краску ти-

пографский лист. Черная краска осенних туч. Она отворачива-

ется. Там, на веранде лисы любят подсматривать за людьми

сквозь огромные стекла. За женщиной в серых чулках, за доро-

гостоящей светской дамой около тридцати семи лет. Они ви-

дят, как она сидит за столом, они видят, как протирает шею, и

как пальцы дергают неудобную молнию на платье, они видят

ее гордо задранную шею и напряженное лицо, которые смотрит

в небо, они знают, что она думает о них, думает об их спарива-

нии. Картина спаривающихся лисиц тревожит ее, почему-то не

существует ничего более грязного, чем лисьи коитусы. Воз-

можно — медвежьи коитусы. Где-то под землей, в широких

норах, размереные движения медвежьего паха. Но эти крики не

доходят до застекленной веранды, тогда как лисьи — да.

Сегодня среда. Она встает из-за стола и выходит в просто-

рный коридор, на ее ногах удобные тапочки, и она двигается

бесшумно. Вот зеленые буржуазные обои, и вновь мода на

железные канделябры. Ее зовут Лизавета, это ее канделябры.

Лисьи крики и небо Цюриха принадлежат ей. Конечно, и всем

остальным, если бы остальные — существовали. Там, внизу,

Георге пьет кофе. Четыре кусочка рыжего сахара и молоко,

никогда сливки. Георге сосредоточенно бренчит ложкой. На-

верняка, антиквариат. В его толстой аорте, толстом животе и,

конечно, больших легких — все помешано на антиквариате. Его

медийный образ — это подражание Борджиа, и поэтому дом —

будто желудок [Темного] Отца Борджиа. В Георге много утон-

ченной распаханности, Лизавета даже думает, что Георге —

похож на вспоротую вену. Он основателен, как любой невро-

85

Илья Данишевский

тик, плюшевый медведь Вуду, нашпигованный иглами, он —

словно чья-то погибель, которая не была доведена до конца.

Георге. Дочитала?

Лизавета. Да, вчера. А ты?

Георге. Да. Мне не нравятся швы. Они очень заметны.

Лизавета. Думаю, это попытка передать дихотомию. После

изнасилования часто наступает дихотомия и ангедония. Это

нормально.

Георге. Иногда меня пугает, с какой легкостью он движет-

ся. Это же почти ненормально. Ему ничего не стоит двигаться

сквозь все это.

Она знает, что Георге не нравится бояться того, с кем он

спит. Вероятно, у него не очень длинный послужной список.

Невротики делают романтику еще более романтичной, они

изнывают десятки лет во имя своего воздержания, их мозги