Нежность к мертвым

Данишевский Илья

городе или пить глинтвейн, курить в кабаках и просто гулять

столько, сколько захочу. А раньше я всегда бежал и… это ока-

залось страшнее. Мне совершенно нечем себя занять. И поэто-

му вчера я сидел и долго смотрел в мертвый глаз голубя. Ко-

нечно, отрубленная голубиная голова не может появляться в

наших жизнях случайно. И у нее тоже был скрытый смысл, это

ведь очевидно, – он говорил медленно, прерывался на кашель

и зажжение новых сигарет;

он говорил так, какой стала его

размеренная и мутная жизнь, не спеша и бесцельно, – мне

было необходимо найти скрытую суть. Уже слипались глаза, а

я все держал голову на ладони. Уже не мог отличить, это прав-

да отрубленная голова или какой-то нарост на коже. Не мог

отличить, где я, а где мертвый голубь…

…думал о странной скале. Она черная, как из черного стек-

ла. Внизу, очень далеко, я не видел, билось об это стекло пус-

тое море. Море ничего не значило, я был на этой скале, и море

было бесконечно далеко от меня. Оно не значило ничего. А

182

Нежность к мертвым

здесь множество обнаженных женщин высиживали отрублен-

ные голубиные головы. Я понял, что отрубленная голова — это

не голова, потерявшая тело, а отдельный организм. Люди такие

слепые, они думают, что знают смерть, думают, что отрублен-

ная голова — это смерть тела. Но вчера ночью я узнал, что

голова голубя — это лишь половиной голубь, а половиной что-

то иное, неизвестное нашему рассудку.

Женщины высиживали эти голову. Я видел маленькие от-

сеченные головки и большие. Видел, как они двигаются. Мой

человеческий рассудок кричал, что это гниение, что это черви

шевелят головы, но мой иной рассудок знал — нет никаких

червей на стеклянной скале и быть не может. Ведь я заглянул

в душу предметов, и узнал, что тысячи иных миров находятся

от нас в одном сантиметре, какие, черт возьми, черви!? Нет.

Крупные головы хотели выползти из гнезда. Выпустив из рас-

сеченной шеи потроха, они отталкивались ими от других, ма-

леньких, головок, и выпадали на стеклянный утес. Червей не

было.

Множество голов с застывшими глазами, не мигая, смотре-

ли на меня. Не мигая, без страха увидеть скрытую душу вещи

или слова. Они не боялись ничего, и поэтому не моргали.

А потом я летел на одной из таких голов. Она была огром-

на, я вцепился в перья и она, распустив из шеи красные нити,

едва пахнущие кровью и чем-то еще, парила в воздухе. Я ви-

дел… видел огромное множество миров. Видел

великое поле

Эрейдуса, укрытое снегом; видел земли, в которых не было

земли. У меня нет слова для того, что я видел, когда, стараясь

не мигать, множество часов смотрел в отрубленную голову,

спящую на моей ладони…

Вот, что сказал Джекоб. Мне было нечего ответить. Он

продолжать что-то шептать. Сейчас он пытался нащупать свое

прошлое и рассказать мне что-то о своем детстве, но сдался,

ничего не вспомнив. Сильный кашель сотряс его плечи, и,

вытерев ладонью кровь, он улыбнулся.

– Нет, из детства ничего не помню. Я слишком профес-

сионально придумываю, чтобы помнить хоть что-то о себе. И

слишком профессионально курю. А еще профессионально за-

бываю все лишнее. Точно! Пока не забыл! Идем, хочу показать

тебе вон то дерево, – он указал, и я проследил за его рукой.

Дерево одиноко стояло вдали от жилой улицы и шумного

183

Илья Данишевский

подъемника, и чтобы добраться до него, придется идти сквозь

сугробы. — Ты должен увидеть их.

– Их?

– Их, – кивнул он. — Зимних фей. Позавчера я видел их

под этим деревом, ты ведь хочешь увидеть?

– Джекоб, сколько тебе лет?

– Около сорока, а что? Хочешь сказать, что мне поздно

видеть зимних фей?

– Ну, нет. Наверное, нет.

– Если я не помню ничего из своей жизни, значит, у меня

ее не было. Так что я младше тебя. Из четкого — только по-

следний месяц. И это был достаточно хороший месяц. Хотя,

может и остальные были не так плохи, я ведь не помню… или,

– он загрустил на секунды, крутя на языке «нет, они были

паршивы, и поэтому я не помню, я так хотел умереть каждый

день, что просто забыл это время, они были паршивы, и я с

ужасом встречал каждый новый рассвет», а потом сказал, –

«не хочу помнить».

В животе Гумберта ворочается тревога и страх.

– Ты когда-нибудь хотел полететь на Сатурн? Или на его

кольца? — спрашивает Джекоб.

– Нет, – отвечает сам себе Гумберт, – нет, отпусти меня.

Вопросы размыты и не имеют четких форм. Его душа по-

хожа на ил туманного пляжа, где умерла много лет назад ***;

его душа похожа на клубок легенд и червей, на саму Сиэллу,

Деву Голода, что плывет в глубине. Человеческая душа на че-

тыре простора вниз. Безраздельное царство Сиэллы. Ил задра-

ил собой вопросы, смазал собой неточности, погреб под собой

причины. Следствия — как обглоданные мачты. Чайки дрейфу-