Нежность к мертвым

Данишевский Илья

страстным священником, Бога вымыло долгим ожиданием, секс

вымыло старым недержанием мочи, древней импотенцией,

духовные желания обесцветило дальтонизмом, Смерть умерла

от старости последней буквой алфавита.

Уильям знал только одно: Город идет, все закончится для

каждого длинным подчеркиванием, кто-то назовет его точкой

или злоточием, все закончится для каждого разной буквой, в

середине растянутой на языке красной Любовью, целибатом и

сумерками,

все закончится едино и четко, вовремя, сквозь серд-

це, фаллос, фелляцию и другие термины жизни, все закончится

естественно и угасанием ли, фрикциями ли, долгим и ярост-

ным вздохом… – было открытым вопросом, Уильям не стре-

мился отвечать на него или не отвечать, все завершалось от

обмана

пробуждением;

от

любви

заблуждением,

любвипробуждениемлюбвисновалюбвилюбвиещеоднойлюбвиещ

еещещещещещещнезавершайсяНЕзавершайсяПОЖАЛУЙСТАт

ыСАМАЯособеннаяЛЮБОВЬнезавершайся в одной из тех

букв, до которой мы успеем досчитать или не успеем, или не

будем знать букв, жизни и слов, все закончится одинаково —

знаем ли названием буквы этого Сейчас или не знаем или не

хотим знать, все закончится в постели любовников, постели

одиночества, целибата и импотенции, с мужчиной или женщи-

ной, в одиночестве без мужчины или женщины, закончится у

195

Илья Данишевский

мужчины и женщины, закончится у живущих без какого-то

Мужчины или Женщины, с детьми или в бесплодии, в ранней

утренний час и душно-интимный сумрак, оборвется овуляцией,

эякуляций,

бурной

поллюцией

рыцаря

или

шумно-

восторженной (может быть) первой — утренней эрекцией, в

гулком ночном часу, когда будет нужно, когда циферблат пере-

вернет «сейчас» и начнется «нет», когда-нибудь, безутешно, со

слезами или сухими розовато-увядшими щеками, для старею-

щих трансвеститов, танцоров и гулких глаз прохожих, очень

одиноких мужчин и их собак, в той исконно страшной точке по

ту сторон Унтер ден Линден, Смерти и «я люблю тебя», где

все исконно обрывалось вопреки Я ЕСТЬ ВОЛЯ и крикам

«мир, прокрутись для меня, сумятице, невыразимому и легко

выражаемому, всему малодушию и даже смелости, закончится

последним шагом, каким-то естественным выдохом, каким-то

выдохом, каким-то выдохом, почему-то, во Вселенной, где ни-

кто не умел дышать… под мужчиной, на женщине, на столе,

прозекторском столе, зубоврачебном столе, под мышьяком, для

мужчины на женщине, для мужчины под мужчиной, для всех

них, кто умел верить, кто умел мечтать, кто умел писать стихи,

кто умел плакать,

кто умел раздвигать под кем-то бедра, –

Уильям знал, – под каждым, кто жил или существовал под

бренди, для каждого, в каждом, выдохе, вдохе и стоне, даже

для этих детей, запорошенными снегом под седину, для краси-

вых уродцев ночных дворов, Дворов Вечности, для воздуха,

там… там, ТАМ, Здесь, когда каждый сам для себя поймет — то

или иное слово, то или другое движение, в тихом будуаре, в

последних каплях бренди, спермы, воды и воздуха, все закон-

чится, в сизых стенах яркого дыма, рассвета и юношеской

влюбленности, в комнате Смерти, в комнате Выдоха, королев-

ского-страшного крика, для рыцаря, который не дождался сво-

ей любви, для другого рыцаря, с Башней прекрасной дамы, для

третьего рыцаря — с Башней промеж потных бедер, для того

избранного болью рыцаря, с Башней промеж потных бедер, что

пыхтит черепицей и ярко плачет дождем — на бедра другого

рыцаря; для всех них, для Уильяма, для самого воздуха, кон-

чившегося в бардовом будуаре под давлением сигаретного ды-

ма. В прекрасной тюрьме под названием «Ингеборг».

Вот отец Уильям с сединой и в черной куртке, поворачива-

ет шею, и видит, как дети его прихода тащат за волосы жен-

196

Нежность к мертвым

щину, бьют ее ногами, «во всем виноваты ведьмы…», и женщи-

ну зовут Марта, как ее мать звали Мартой, и для Уильяма в

этом все безразлично, все христиански и холодно, все Бесфор-

менная Юдоль, и он пронзительно знает свою букву, свой мо-

мент, что Марту утопят, как ведьму, и что для этих детей, все-

ленная выкрутится буквой В, этой ведьмой, для других — бук-

вой У распухшего утопленника Марты, Х холода, М мужчин и

мужеложцев, Л любви двух мужеложцев, все и для всех выкру-

тится и лопнет, в этом был Бог, было мало христианства, в

этом было тесно Уильяму и воздуху, это было — бардовым

будуаром — Уильям не находил себе места в этом страшном

просторе пониманий.

197

Илья Данишевский

7. Самадха

Я выбежал в снег. Он был повсюду, будто специально. Или

я ослеп. Или его стало слишком много, будто специально. По-

зади меня натянулась цепь, огромный пес натянул ее всеми

силами своей шеи, я знал, как больно впились в нее звенья, и

попытался ухватить меня, но ухватил воздух. Воздуха тоже