Нежность к мертвым

Данишевский Илья

он должен убедить меня, что я красив, я сам это изнутри чув-

ствую, и когда он говорит, что искупается сам, я говорю, что

боюсь за него… не боюсь, но говорю это, будто поддерживаю на

плаву наши возможности. Понимаешь? Жизнь направлена в

прошлое. Устремлена к пониманию той минуты, когда краб…

мой отец, мой отчим (время стерло и эти различия, хотя одна-

жды, в день их свадьбы, конечно, они были мне очевидны, но

сейчас я устало не различаю

этих понятий, во мне гремит от

пустоты) пытался увлечь меня подводной охотой. Острога

была красива. Солнце блестит на ее острие. И почему-то боль-

ше ничего. Но все же кромлехи, от них можно протянуть каж-

дую мысль к Ирландии, спросить чаек, поют ли они старые

песни, спросить их о Джойсе, чей портрет стоит над моей по-

стелью, как старый родственник, стоит там, чтобы кто-то вошел

в спальню и обнажил там его. Чайки. Вернемся к чайкам. Чай-

ки очерчивают, как циркуль, своими серо-стальными телами.

Окружность, за которую нет выхода. Их размашистые движе-

ния похожи на огромные мужские полости, крупные клетки

ребер, распоротые и поднятые, они похожи на стонущих мор-

ских котиков, влажные изнутри ребра.

Кромлехи Ирландии, или Шотландии, шерстяные юбки,

под которые можно проползти. Женщины Ирландии, у каждой

в глазах мысли, что именно ее Бог поцеловал в прогалинку,

устремленные до какой-то черты в будущее, а затем падающие

с обрывов. Иногда легко не опознать собственных воспомина-

ний. Их фрагменты принять за воображение. Чувствительность

ко временным промежуткам образует морщины. Женщины

Ирландии. Они отвергают трахатории. Промежутки от одного

мужчины к другому растут, расширяются, кажутся им вечно-

стью, кажутся им испытанием, Бог говорит во время пауз, Бог

замолкает во время нового шторма, можно выстраивать графи-

ки сердечной интенсивности, затем все гаснет, зеленые завих-

рения кардиограмм — это четки на утонувших запястьях. Каж-

дая пауза — повод для воспоминания. Повод расчертить глуби-

ну. Отметить на карте отмели. Изредка на дне встречается что-

то заслуживающее внимания. Такой член, что отсимметрирует

206

Нежность к мертвым

вокруг себя бытие. Какой она была до того, как вышла замуж?

До того, как упала в постель, чтобы два обратить в три? Рисую

такую женщину, которая любила настолько, что отдала мужчи-

не вовсе не развевающуюся красную широту, а собственное

имя, осталась безымянной, осклизлой, как риф, обагренный

пятнами

нефти айсберг. Добровольно запертая в это и боящая-

ся отпустить, стать чем-то иным.

Женщина курит своим запястьем, обсуждая «Мухи», желая

стать мухой в клоповнике собеседника.

В воспоминании о кромлехе значимо одно. Истовые жен-

щины, лютые женщины. Не знаю, как они называются, рож-

денные из цикуты. Я знаю, что корни цикуты повторяют под

землей структуры человеческой кровеносной сетки; эти жен-

щины выползают из земли, очищают свою наготу от земли, в

их крови нет ничего, кроме яда, и они не знают об этом. Чис-

тые дочери осматривают луга. Цикута всегда растет там, где

хочет. Луга, далекие от городов. Смазанные бугры тел, Локу-

сты20 зреют в сердце ядовитой почвы. Волосы зачесаны назад, смазанные болезненностью суставы украшают пробор и фалан-

ги заложены за ухо. Укусы подобных женщин отравляют род

человеческий. Страшнее, чем все другие яды. Встреча с мужчи-

ной не завершается смертью. Яд проходит сквозь мужские

губы, оседает в его крови, вызывая потливость и странные

скопления около коленной чашечки, когда нога сгибается,

можно наблюдать, как скопление цикуты перекатывается в

слизистых полостях. Все сцеживается в яичках и передается по

наследству. Яд выкачивает возможности. Сын современности

просыпается с усталостью, устремленный в прошлое, и не зна-

ет, как его прадед встретил ядовитую деву. Замедленное убий-

ство растянуто в тысяче биографий. Усталость. Дождь. Сы-

рость кожных покровов. Иные Локусты дарят такие возможно-

сти, что после нее каждый день — страдание. Поцелуи, похожие

на героин. Возможно, каждое мое горе — это следствие перели-

вов цикуты в коленной чашечке моего деда. Никогда нельзя

быть уверенным. Никак нельзя спастись. Все несчастья, молча-

ние, все, как игра дудки, — нарастает, а затем разворачивается,

печаль, похожая на лунный лотос, источающий миазм беды.

20 Римская отравительница, услугами которой пользовались Кали-

гула и Нерон

207

Илья Данишевский

Потомки цикутных дев в столицах. Гарпии, чьи мозги форми-

руют ложные пророчества, – эти гарпии ощущают происходя-

щее с ними, как несчастье, а пророчества, как правду.

Огромный, огромный, огромный, огромный. Мужчина, как

Джекоб Блём. Однажды он отыскал Деву Голода. В пещере,

спуск в которую — это коридор, линия между смертным и нет,