Нежный убийца

Серова Марина Сергеевна

— Да уж, — Ветров усмехнулся, — пожалуй, насчет дружбы со своим свояком, или кто он мне там, я тогда у вас хватил лишку! Не думал, что придется нам с вами еще свидеться, вот и не хотелось выносить сор из избы. Поймите, я вовсе не хочу сказать, что я всегда бываю прав — нет, и я далеко не ангел! Но… В общем, надо знать Алешку Михайловского, чтобы понять меня. У него же вечно все кругом виноваты в его бедах — только не он сам! «Ты, — говорит Марине, — судьбу мне сломала, к дяде Марку вовремя не отпустила». Вы же знаете, наверное, что их дядя эмигрировал в свое время в Израиль?

— Слышала.

— Ну вот. Потом, когда обосновался, приглашал к себе и сестру с детьми, но они не поехали. Один Алешка

рвался, но кто б его, сопляка, отпустил одного? И заявить такое сестре, которая его, обалдуя, вырастила… Считай, всю жизнь ему посвятила, человеком сделала! Мама-то их, Ангелина Михайловна, умерла, когда Алешке было двенадцать, а Марине — девятнадцать лет… Да за одно это я бы ему, будь моя воля, ноги из одного места выдернул! Но жена беззаветно любила своего братишку, и это всегда было для меня решающим обстоятельством. Впрочем, как бы я ни относился к Алексею, это не значит, конечно, что он мог сознательно причинить вред Марине. Абсолютно исключено! Во-первых, он тоже любил сестру — на свой манер, конечно. А во-вторых… Во-вторых, Алешка для этого слишком труслив, — безапелляционно закончил генерал, как сплеча рубанул.

— А дядюшкино наследство не могло сделать его смелее? Ведь Алексею там, кажется, перепала какая-то малость, а он считает себя достойным большего.

— Вы и это знаете… Нет, Татьяна. — В голосе Ветрова не было ни намека на сомнения. — Повторю вам еще раз: подозревая Алексея, вы идете по ложному следу. Я не слишком высокого мнения о его человеческих качествах, это верно, но всему есть предел. Он здесь ни при чем.

— Виктор Петрович, я пока никого не подозреваю. Просто собираю информацию.

— Что ж: информация ваша верна. Правда, я не сказал бы, что сто пятьдесят тысяч долларов — это «какая-то малость». Марк Михалыч посчитал, что этой суммы мужику с головой и руками вполне достаточно, чтобы раскрутить собственное дело. А старик знал в этом толк. Однако дядя говорил еще, что мужики в роду Михайловских выродились — и был, по-моему, абсолютно прав! И все-таки у Алешки не было причин желать Марининой смерти. Потому что на семейном совете мы, не раздумывая, решили удовлетворить все его притязания. Он просил передать ему в управление онкологическую клинику в Тель-Авиве и признать права законной наследницы за его еще не рожденной дочерью — наравне с нашей Ангелиной. А сам обязался переводить на счет сестры половину ежегодного дохода. Теперь, стало быть, его будет получать Ангелина.

— И ваша дочь согласилась на такое ущемление в правах? Ведь иначе она стала бы единственной наследницей всего состояния!

Клиент грустно улыбнулся.

— Мои милые женщины — жена и дочь — никогда не страдали меркантильностью. Геля и не подумала противиться: она же знала, что этого хочет мама, и это для нее было главное. А Марина надеялась, что капитал и свой бизнес все-таки образумят ее братца. Я хоть в это и не очень верил, но тоже имел свой интерес: признаюсь, просто хотел, чтобы Михайловский-младший уехал как можно дальше от нас и перестал наконец тянуть жилы из моей жены. Впрочем… Теперь я вижу, что с такой супругой, как Янина, он смог бы стать человеком и здесь, не то что в Израиле, при дядиных деньгах. Она просто умница. Жизнь ее баловала еще меньше, чем Алешку: рано осталась без родителей, сама пробивалась в люди — не на кого было даже опереться. Но самостоятельности и ответственности в ней куда больше.

— И где же Алексей откопал такой клад?

— Они вместе работали в Подмосковье, в реабилитационном центре Госкомспорта, или как он там теперь называется. Не знаю, правда, кто из них кого «откопал»: ведь Алешка тоже теперь в некотором роде «клад» — богатый жених!

Усмешка искривила губы генерала.

— Впрочем, это не мое дело. Совет им да любовь! И — скатертью дорожка…

Вот девять дней справим, а там они распишутся — и к землям обетованным! И так из-за наших семейных бед вон какая вышла отсрочка счастья… Но, как бы то ни было, — он повысил голос, будто подошел наконец к кульминации, — я очень благодарен Алексею и Яне. Неважно, что было до и что будет после, но то, что они сделали для нашей семьи в эти последние месяцы, я никогда им не забуду. Никогда, Татьяна! Пожалуйста, имейте это в виду!..

Да ради бога. Как будто я собираюсь возражать… Я пропустила мимо ушей последнюю патетическую фразу Ветрова, потому что занимало меня сейчас совсем другое.

— Виктор Петрович, получается, что ваша дочь теперь…

Я осеклась. Моих ушей достиг нежный звон посуды, и на пороге столовой показались Ангелина с большим серебряным кофейником (тоже из прабабушкиных сундуков) и мой племянник с подносом, нагруженным всякой всячиной. Не прошло и часа! Если когда-нибудь, обессиленная, я буду изнемогать в человеческой пустыне без глотка кофе, то обращаться к этим двоим за спасением, пожалуй, не стану.

Я поняла, что пора взять небольшой тайм-аут в сборе информации.

После кофе в столовой настал черед мужского разговора, а мы с Гелей отправились в комнату ее погибшего брата — искать следы воронежского «почтальона» с улицы Хользунова.

В этой комнате, размерами не уступающей столовой, не было антикварной мебели. Собственно, ее тут почти не было вовсе, никакой — кроме письменного стола, шкафа-купе, книжных полок, что занимали одну стену целиком, да широкой тахты, покрытой мохнатым пледом. Пожалуй, только она и говорила о том, что ее аскетичному хозяину вовсе не чуждо стремление к комфорту и уюту. Прочий ненужный хлам, которым обычно забиты человеческие жилища, заменяли спортивный комплекс в углу, несколько тренажеров, штанги, еще какой-то инвентарь — все то, без чего молодой спортсмен жить не может. Отдельную полочку занимали несколько кубков, какие-то грамоты и дипломы, сувениры. Было тут несколько фотографий.

— Здесь все осталось, как при нем, — едва слышно проговорила Ангелина. — Я захожу через день, сметаю пыль, но ничего не трогаю.

Она могла бы не говорить этого. В самом деле: мне казалось, что вот-вот за нашими спинами раздастся лукавый голос: «Ага, попались! Что это вы тут делаете без меня?..» И мы, обернувшись, увидим в дверях улыбающегося Сашу, который вышел отсюда только на минутку и вот опять вернулся…

Я впервые видела «живые» фотографии Саши Ветрова. До сих пор были только снимки его трупа — из дела, а это совсем другое… Да, при жизни это был парень хоть куда!

Нет, он не вернется в свою комнату. Никогда. Но в этом доме все запомнят его красивым и полным сил — таким, каким он был до той последней ночи.

Геля уже открыла один из ящиков стола и достала толстую пачку писем. А мое внимание привлек большой яркий плакат, висевший прямо над столом. Горнолыжник на спуске: шлем, очки… смазанный задний план передает стремительность, с которой парень летит с горы. Я подошла поближе.

Ну конечно! Я уже видела этот плакат раньше: года три-четыре назад такие были расклеены повсюду. Еще бы! Никогда раньше русские не поднимались на такие высоты в слаломе: пятое место на чемпионате мира! Что-что, а этот вид спорта был «не наш». Фамилия того парня, который сломал эту плохую традицию, была… да, точно: Жиров. Сергей Жиров. Помню, как не вязалась эта неблагозвучная фамилия с «рекламной» улыбкой героя, которую тиражировали цветные журналы, и с его не менее рекламным атлетическим торсом. У нас в Тарасове примерно в то же время осудили маньяка по фамилии Жемчужников, который был к тому же невероятно толст. Так мы с друзьями все острили по поводу двойной «судебной ошибки» — от слова «судьба».