Незримый поединок
Шрифт:
Большие, но худые крысы подползали к нему совсем близко, пищали и требовали пищи. Одну он убил, но от этого ему легче не стало. Крысы совсем не боялись его и подползали к нему снова. Он пытался отпугивать их криком, но они не уходили. А еще отсырели спички.
Тогда он пополз вверх и когда добрался до первого большого камня, заслонил им дорогу сзади себя. После этого он долго лежал на сырой земле, задыхался и гулко кашлял. Но теперь его последний сухарь, заслоненный камнем, был недоступен крысам.
Глухарь разделил сухарь на три части. И когда съел последнюю, пополз к выходу. Он потерял счет времени, не знал, сколько пробыл
Несколько раз он отдыхал, пока не показалась впереди узкая корявая щель. Сквозь эту щель он видел — далеко-далеко горела в небе яркая звезда.
Через полчаса ему удалось с трудом отодвинуть камень.
И тогда он выглянул в темноту ночи. Потом пополз, цепляясь за камни. Когда почувствовал, что кругом барханы, попытался идти. Он знал, идти надо прямо. Только прямо. Не сворачивая в сторону. Там у шоссе его будут ждать кореша.
Шел он шатаясь, как пьяный, и через десять шагов упал. И снова пополз вперед, задыхаясь в песчаной пыли. Плыли перед глазами разноцветные круги, а он упорно продвигался к шоссе, где его никто не ждал. Не знал Глухарь, что просидел он в каменной норе десять долгих дней.
2. НЕЗВАНЫЙ ГОСТЬ
Елена вытащила из шкафчика чашку, расколола яйцо и слила белок. Потом взбила его, пока он не зашипел. Тогда она надрезала лимон и, зажмурив глаза, добавила в пену несколько капелек сока. Еще раз взглянула в зеркало, зачерпнула ладонью пенистой массы и намазала ею щеки, лоб — все лицо, отчего оно стало нежизненно белым, какое бывает у больных после операции.
Кожу свою она берегла и любила, и весь туалетный столик был заставлен склянками со всякими настоями, кремами — от солнца, от веснушек, от шелушения и неизвестно еще от чего.
Она снова взглянула в зеркало, поправила волосы и прилегла на кушетку. Когда крем высох, она умылась и одела синее платье. Оно нравилось Григорию, шоферу, с которым она познакомилась недавно. Скоро он придет, хороший такой парень. И Олежку он любит.
Скрипнула калитка, в сумерках Елена увидела фигуру человека, шагнувшего в палисадник. Он!
Елена торопливо подкрасила губы, закинув волосы назад, стянула их в тугой узел. Мельком взглянула еще раз в зеркало.
В дверь постучали. Осторожно, но настойчиво. Григорий никогда так не стучал.
— Лена! Лен!
Голос хриплый, простуженный.
Дверь отворилась. От неожиданности Лена вскрикнула, отпрянула назад. С туалетного столика упало зеркало.
— К счастью, не разбилось, — сказал вошедший. — Ты что? Испугалась?
Он улыбнулся, желтые зубы осветили худое лицо.
— Никого нет? — кивнул он на дверь в соседнюю комнату. — Как снег на голову, да? Ну, что молчишь? Думала, до звонка буду сидеть?
Женщина побледнела, отступила назад.
«Не хочет видеть, — подумал Глухарь, облизывая сухие губы. — Накрасилась. Хахаля ждет?»
Он продвинулся к ней ближе, пальцы его дрожали… Тяжело дыша, схватил ее за тонкую руку, потянул к себе. Он видел влажные широко раскрытые глаза, побледневшие и словно одеревеневшие губы, широкий вырез на платье, открывавший теплое плечо. И в голове у него помутилось… Его тяжелые и жилистые руки,
— Пусти! — Елена с силой оттолкнула Глухаря.
Он чуть отступил назад, а Елена, отклонившись, задела плечом дверь, ведущую в другую комнату, и она распахнулась. Глухарь увидел — на большой кровати поверх одеяла, съежившись калачиком, спал мальчишка. Он сладко всхрапывал. Сын!
Глухарь видел его впервые — когда Елена родила мальчика, он сидел на строгом и о рождении сына узнал от Квочкиной, давней любовницы своей. Это она написала ему письмо. А Елена никаких писем ему не писала и на «свиданку» не приходила ни разу, пока его не освободили по календарю. Срок тогда у него не так уж большой был, потому что Глухарь схитрил — чувствуя, что его могут поймать с поличным, он выбросил ворованное из окна вагона (поезд как раз проезжал около реки), завязал драку, и посадили его за хулиганство, за это небольшие срока дают. После освобождения Елену увидеть не удалось — переехала она в другой город, и пока он добирался к ней, его посадили снова.
И вот сейчас он стоял и глядел сквозь щель в двери на своего сына. Глухарь видел, как он повернулся на другой бок и опять пробормотал что-то. И тут непонятная продольная боль охватила левую сторону груди, ударила в живот и смолкла. «Что такое?» — Глухарь никак не мог совладать с волнением. Он шагнул к двери, Елена заслонила ему дорогу. И тогда боль опять появилась в груди, будто кто-то зажал пальцем какой-то клапан и не отпускал.
— Пусти, слышишь! — с трудом проговорил он. — Пусти.
— Нет, — тихо сказала она и побледнела еще больше. — Уходи.
Он замахнулся на нее обеими руками, она отшатнулась. Глухарь резко толкнул дверь, подошел к кровати.
— Как зову-ут? — спросил Глухарь, и голос его дрогнул.
— Уходи! — вместо ответа крикнула Елена.
Она кинулась к нему, хотела оттащить от кровати, но он поймал ее за руки, медленно, спокойно сжал их и заговорил. Сначала неуверенно, отрывисто, потом тверже и уверенней.
Олежка часто ворочался во сне, а Глухарь говорил о том, как они заживут. У него скоро будет много денег. Правда, жить здесь не придется, но зато он знает такие места, где вовек их никто не сыщет. Да и были б денежки… Верно ведь? И паспорт у него новый будет. Вот тогда они заживут…
Глухарь прислушивался — ветер скребется ветками в окно или это кто-то стоит и подслушивает? Нет, тихо. И тогда он снова начал вслух мечтать о том, как они заживут. А женщина ничего не говорила — она глядела куда-то мимо Глухаря, но взгляд ее все же нет-нет да застывал на его одежде — легком светлом костюме, синей дымчатой рубашке и на новеньких без пылинки чешских туфлях с узкими носочками, которые всегда носят на размер больше…
Да, одеваться Глухарь всегда был мастак. Она заметила это в тот самый вечер, когда познакомилась с ним на танцах. Это было через месяц после того, как умерла воспитательница Хлебушкина. Елена потеряла родителей в войну, во время бомбежки, и старая женщина, воспитательница детского дома Хлебушкина, заменила ей мать. Смерть воспитательницы Елена переживала очень тяжело — именно тогда в глазах ее появилось что-то такое, что поражало людей. В минуты веселья ли, в минуты печали — все равно — глаза были такие, какие бывают у человека, который только что вернулся с вокзала, проводив в далекий путь близкого человека.