Незваная

Скворцова Ксения

Мешок костей, вот как бы назвала сейчас её няня. Княжна лежала, делая судорожные вдохи, каждый из которых приносил боль и облегчение.

Глядя на удаляющиеся остроносые сапоги, Мстислава поклялась себе, что не успокоится, пока не будет знать, что этот человек мёртв.

***

Сидеть на торгу было гораздо легче, чем целый день сновать по дому за бесконечной работой у Шуляка, но отчего-то княжна уставала куда сильнее — то ли от безделья, то ли от шума и сутолоки. Еда, которой кормила их Тютка, была невкусной и пустой, вместо подкрепления сил расстраивая желудок. Желану и паре его приближённых старуха наливала на особинку, и из угла, где те ели, сладко и будоражаще тянуло варёным мясом.

Люди на площади толкались, галдели и спорили. Вокруг

Блохи и Возгрешки всегда собиралась куча зевак, и Мстислава быстро поняла, что так убивали двух зайцев: пока простаки разинув рот глазели на игру, к ним подкрадывались те, кого в шайке называли тяглецами, и рыскали по одежде или попросту срезали мошну у незадачливых жертв. А уж о том, чтобы выиграть в зернь у морочил, можно было и не мечтать. Они заманивали простодушных мужиков, которых промеж себя презрительно называли онученцами, поддаваясь вначале и позволяя очередному деревенскому недотёпе выиграть несколько конов, прежде чем, бросая хитроумно слаженные чёрно-белые кости, разбить несчастного в пух и прах, раздевая особенно безвольных до исподнего.

В отличие от бойких, шумных разбойников, Мстиша сидела тихо и понуро, мрачнея всякий раз, когда кто-то всё-таки отваживался попытать судьбу или попросить любовное зелье у неприветливой знахарки. От любого недуга и напасти княжна потчевала всех из одной склянки: это снадобье она сварила для разбойников ещё в лесном вертепе из листьев мать-и-мачехи и скукожившихся ягод рябины. Вылечить не вылечит, но и хуже не сделает. И всё же несмотря ни на липовое зелье, ни на советы, что Мстиша выдумывала на ходу, людской поток не иссякал. К ней продолжали идти, и когда в конце дня Желан пересчитывал заработанные ею резаны, по его лицу пробегала довольная ухмылка. Мстислава только начинала понимать цену деньгам, но было ясно: слава ученицы Шуляка приносила шайке немалые барыши.

Осознав наконец, почему Желан так сильно вцепился в неё, Мстиша поняла, что пора бежать. Он не отпустит дойную корову по доброй воле, и следовало воспользоваться первой же возможностью для побега. Мстислава корила себя за то, что не сделала того раньше, ведь улизнуть в лесу было куда проще. Сейчас она без раздумий предпочла бы нынешней жизни скитания по чащобе.

Решившись, княжна начала готовиться. Лачугу, служившую разбойничьим станом, окружал гнилой забор, а и, опасаясь облавы, Чубатый распорядился охранять ворота. Мстише удалось присмотреть место, где можно было устроить лаз, и несколько вечеров она потратила на то, чтобы незаметно расшатать и без того уже плохо державшиеся доски. Дело оставалось за малым — выгадать подходящий миг и улизнуть.

Случай представился быстро. В один из вечеров Желан праздновал успешный побег своего подельника из острога, и Мстислава язвительно подумала, что нынче одним свободным человеком станет больше. Притворившись, что отправилась до отхода, княжна выскользнула во двор. Сторож, раздосадованный тем, что вынужден пропускать попойку, не слишком прилежно выполнял свои обязанности, предпочитая коротать время с кружкой браги, поэтому Мстислава без труда пробралась к заветному месту. В душе благодаря Незванину худобу — хоть в чём-то тело ведьмы давало преимущество, — она раздвинула доски и протиснулась в приоткрывшуюся щель.

Опьянённая волей, Мстиша ринулась прочь от злачного места. Впрочем, воодушевление продлилось недолго: княжна никогда не бывала в этой части города в одиночестве да ещё ночью. И без того мрачные, опасные подворотни после захода солнца сделались вовсе зловещими. В вонючие тесные закоулки не доносился даже умиротворяющий стук колотушек — городская стража и та предпочитала обходить эти места стороной. Пытаясь выбраться на более прохожую улицу, Мстиша двинулась по знакомому пути, ведшему на торжок, но наткнулась на деревянную решётку, закрывавшую выход: ночью каждый проулок превращался в обороняющуюся крепость. С тоской проводив взглядом торопливо прошагавшего по ту сторону преграды человека, окружённого слугами со светочами и рогатинами — не иначе знатного и богатого — Мстислава в отчаянии

побежала обратно.

Главное было как можно дальше уйти от логова Желана, и, не разбирая дороги, княжна кружила по узким запутанным проулкам, прижимаясь к стенам и шарахаясь от редких прохожих. Отовсюду слышались хмельные голоса и брань, смердело прогорклым маслом и палёной шерстью, нищие разводили костры прямо посреди тесных переулков и тут же жарили вонючую рыбу и воробьёв.

Несколько раз Мстишу со смехом пытались схватить за руки и одежду какие-то пьянчуги. Должно быть, этот сброд признавал в ней свою, и только поэтому княжне пока удавалось оставаться невредимой. Она металась среди чёрных теней и неверных огней, словно мотылёк, сбитый с толку светом лучины, и неизвестно, чем бы это закончилось, если бы в какой-то миг перед Мстишей не вырос Бабеня.

— Заблудилась, поди? — обманчиво-ласково спросил он, но когда его пальцы кандалами сошлись на её запястье, княжна поняла, что пропала.

Желан был в ярости. Он избил Мстишу: расчётливо, умеючи, не трогая лица и головы — портить товар было ни к чему — и пригрозил, что, если она снова попытается сбежать, достанет её хоть из-под земли и отдаст на забаву шайке.

Так началась самая тёмная полоса в Мстишиной жизни.

Живя у колдуна, она знала, к чему стремится, и знала, когда её мука закончится, но нынешнему прозябанию не виделось ни конца ни края. Отныне за ней неусыпно следили, и даже в площадной толчее Мстиша ощущала на себе пристальный взор соглядатая. Она всё больше срасталась со своей оболочкой, чувствуя, как и в самом деле исподволь становится Незваной — забитой, слабой и жалкой. Нужно было придумать иной способ сбежать, но силы, как и вера, покидали княжну. Даже если удастся вырваться, что делать дальше? Мстислава не знала, как вернуть мужа. Она очутилась на исподе жизни, и Ратмир стал недостижим. По ночам, дождавшись, пока, вдоволь налакавшись ячменного пойла, переругавшись и до хрипа накричавшись за игрой в кости, разбойники заснут, она пыталась думать о муже, но с каждым новым днём, прожитым под чужой личиной, образ Ратмира становился всё более размытым, подёрнутым дымкой. Мстише казалось, что она снова падает в чёрный поруб, и воспоминания о муже, точно отблески далёких звёзд, делались всё тусклее и обманчивее.

В ту яму, куда она нынче провалилась, не достигал небесный свет.

Снова и снова просыпаясь в разбойничьем притоне, пропитавшемся запахами ворованного добра и людского горя, снова и снова отзываясь на чужое имя, которым её называли эти страшные существа, взахлёб хвастающие друг другу, как пырнули кого-то ножом или свели овцу из-под носа слепого старика, Мстиша начинала сомневаться: а была ли другая жизнь? Была ли она сама когда-то другой, той далёкой красавицей-княжной, или всё это лишь пригрезилось ей в тяжёлом угарном сне? Когда на прощание Шуляк заповедал ей помнить, кем она являлась на самом деле, его слова показались глупостью. Разве можно забыть? Но теперь Мстислава понимала: старик зрил в корень.

***

В воздухе висела крепкая взвесь запахов горячих калачей и дёгтя, пряного сбитня и свежевыделанной кожи, калёных орехов и деревянной стружки, человеческого и лошадиного пота. Хотелось есть и пить, и Мстиша с тоской думала, что до вечера ещё далеко. Взмокшая рубашка прилипла к спине, и княжна уже собиралась закатать рукава, когда вспомнила про обезображенные запястья: к порезам теперь прибавились синяки, что оставил Желан.

Народу было так много, что плыла голова. Перед очами стояла круговерть лиц — пучеглазый мужичонка, парнишки-подлётки, дородная баба в огненно-рыжем платке, красивая девушка с голубыми глазами и толстой косой. Та, последняя, мазнула по Мстише коротким безразличным взглядом, но княжна успела заметить, как легонько сморщился ладненький носик и чуть дёрнулась верхняя губа. В мимолётном взоре были брезгливость и презрение, и что-то всколыхнулось в душе Мстиславы. Ведь это ей, Мстише, было позволено так смотреть на дурнушек, которым повезло в жизни меньше, на тех, кого Пресветлая обделила своими дарами.