Незваный гость. Поединок

Андреев Виктор Андреевич

Однажды, придя к Елене Павловне в комнату, бабка Авдотья увидела на столике знакомое евангелие и просияла:

— Никак от брата Иллариона?

Елена Павловна вздохнула:

— От него, бабушка.

— А я вижу: знакомое!.. Это хорошо, что тебя к святому слову влечет, — похвалила бабка. — Ты бы пришла к нам на моление. Хотя бы разок. Послушала бы, как брат Илларион святое слово глаголет.

— О чем же он, бабушка?

— Обо всем внушает. О том, что Христос прощал своим врагам. И нам, видишь ли, велел. О том, что враги наши не ведают, что делают. Слепы,

мол... А в покорности и всепрощении — святость, мол...

Елена Павловна не выдержала:

— Бабушка, он же обманывает вас! Он... он плохой человек! Он немцам служит!

Бабка Авдотья замахала руками.

— Не греши! Не греши! Брат Илларион — святой человек. Он слуга богу, живет по Христовым заветам.

Бабка Авдотья увидела, как вдруг на глазах Котиной выступили слезы. Учительница отвернулась и уже глядела в окно на пустую, мертвую улицу.

Бабка вздохнула.

— И чего ты, Елена Павловна, все убиваешься! — проговорила она. Ей было жалко Котину, которую она очень любила. Бабка знала, что у Котиной был жених. Он остался в городе, и теперь от него не было никаких вестей: воюет ли он, убит ли.

— Чего тосковать? Был бы муж — дело другое... Вокруг тебя и сейчас неплохие люди. Хотя бы брат Илларион. Ревнует тебя. Наказал мне поглядывать за тобой. Как придет кто, так, говорит, поставь каганец на подоконник. Вот видишь! Только не выдавай меня, Христа ради. Строго-настрого наказал молчать про это. А я ведь знаю, никто к тебе не придет, потому что соблюдаешь себя...

Елена Павловна, побледневшая и встревоженная, с удивлением глядела на бабку.

— Напрасно он... — еле выговорила она. — У меня же...

— Ну и он, брат Илларион, неплохой. Ты приглядись.

Когда старуха ушла, Елена Павловна достала из тайничка крохотный блокнотик и записала мелким, убористым почерком:

«За мною ведет наблюдение и бабка Авдотья. Проповедник дал ей такое поручение. Она может выдать каждого, кто придет ко мне. Я должна немедленно предупредить Лесного. Как это сделать? У меня только один путь — это М. Я могла бы уйти в лес, попытаться пробиться к отряду, но мое бегство насторожит немцев, поставит под удар тех, кто, может быть, находится вне подозрений. Да, я должна ждать указаний. Меня не могут забыть. Теперь я догадываюсь, почему меня не отправили в Германию вместе с девушками села. Меня уже подозревали. И этот проповедник поселился здесь из-за меня. Я мучаюсь тем, что выключена из общей борьбы, что сделала еще так мало...»

 

...Дочитать за один присест привезенные документы мне не удалось: вошел Леонов.

— Николай Алексеевич, идемте в райком, — предложил он. — Секретарь просит доложить о ходе расследования. Вы сумеете?

Я не сразу отдал отчет своим словам, отвечая утвердительно. Я был слишком взволнован всем тем, о чем рассказывали документы.

— Конечно, — повторил я почти механически и спросил, мысленно возвращаясь к прочитанному: — Но причем здесь Хмара, какое он имеет отношение к делу?

— А вы посмотрите-ка вот этот протокол, и вам все станет ясно, — сказал Леонов и,

взяв папку, нашел протокол опознания Шомрина. — Его карточка предъявлялась учительнице Яблочкиной.

— А это кто такая? — спросил я.

— Каролина Августовна? — переспросил Леонов. — Машинистка. Вы же читали! Она была разведчицей штаба партизанского движения. Немцы всерьез приняли ее за немку и верили ей.

— Так что она говорит?

— А вот читайте!

Три фотокарточки, наклеенные на листе. Фотокарточка под номером два — Шомрин. Ниже показания Яблочкиной:

«На фотокарточке под номером два я опознаю Иллариона Кузьмича Хмару, проповедника секты пятидесятников в селе Кабанихе и других селах района...»

— Значит, Шомрин — не Шомрин, а Хмара? — удивился я. — Значит, мы нашли при обыске у него на квартире его старый паспорт?

— Да. Шомрин полагал, что мы ограничимся запросом. Нам действительно сообщили, что Хмара — немецкий пособник, а Шомрин — партизан. Это и вынудило меня срочно вылететь на место. И, как видите, не напрасно.

Читаю дальше:

«Мне известно, что Хмара являлся агентом немецкой разведки под кличкой «Белый голубь». Я знаю его лично, а также по документам, которые я печатала обер-лейтенанту Фрицу Шульцу. Кроме того, я присутствовала в качестве переводчицы на встречах Шульца с Хмарой, как с агентом...»

— Агент германской разведки! — воскликнул я. — «Белый голубь»! Вот так пресвитер!..

Перед моими глазами стояло заснеженное село. Я видел Елену Павловну то в ее комнате перед радиостанцией, то на улице, идущей вслед за салазками с бочкой, то в минуту прощания с Лесным. Представлял себе отважную разведчицу Яблочкину, мальчика-партизана Митю... Я никогда не думал, что далекое и чужое горе так больно может отозваться в сердце...

В райкоме мы просидели часа два (о нашей беседе я расскажу ниже). Вернувшись же в милицию, я сразу засел за показания партизанской разведчицы Яблочкиной. Леонов не мешал мне: он углубился в материалы дела.

Комбинация «Треух»

...Шульц доверял мне вполне, — писала женщина. — Он всерьез принял меня за немку фрау Думлер, хотел сразу завербовать агентом немецкой разведки, но я, следуя указаниям штаба партизанского движения, уклонялась и водила Шульца за нос. «Зачем это, Шульц? — спрашивала я, прикидываясь простячкой. — Ведь я и так вам печатаю документы».

Я ненавидела этого немца, наиболее опасного из всех, кого знала. Он всегда был начинен самыми коварными планами проникновения в партизанские тылы, только не имел возможности осуществлять их. Но он уже напал на след связи партизан через учительницу Котину, правда, напал совершенно случайно, с помощью проповедника кабанихинских пятидесятников и сектантки — сторожихи школы бабки Авдотьи. Под угрозой провала оказался наш лучший связной — ученик Митя (теперь он Дмитрий Николаевич Кияшко — председатель колхоза) и, может быть, многие другие, кого я просто не знала.