Незваный гость
Шрифт:
– Мадам Фараония наверх вас просила, - чавкал провожатый.
Детей в спальнях не было, пожилой гнум стоял в девичьей, делая отметки в конторской тетрадке.
– Где все?
– нагнал нас Костик.
– В классах! – Голос другого пацана был полон такого благоговения, что у меня мурашки по спине побежали.
– Григорий Ильич, - сказала я негромко, - этот Обух городской царек и есть?
– Размышляешь уже, как расплаты избежать?
– Волков взял меня под руку.
– Нет, не он среди фартовых главный, но и не последняя
Интересно, его список заученных поговорок когда-нибудь закончится?
– А кто король?
– Некий благородный разбойник по кличке Туз. По счастью, Туз этот – завзятый англоман и немало потому ко мне расположен. Я собирался его нынче о Мишкиной расспросить, но ты… Геля,ты провернула великолепную комбинацию!
– Это еще неизвестно. Пусть сперва нам мадам найдут. Но потом еще уговор этот…
Грегори понизил голос:
– Под Обуха давно уже копают, сам Туз и роет, много воли себе помощник взял. Так что деньки его сочтены. Подозреваю, что его с тобою сотрудничество последней каплей станет.
– Экий ты, Гриня,интриган, - протянула я, не сумев изобразить восторга, – все у тебя посчитано.
– Пусть лучше пауки в банке сами перегрызутся, чем служивых кусать.
По уму это, разумеется, было правильно, но мне стало неприятно.
К лепному потолку вестибюля разносились детские голоса, мальчишки скакали по лестнице, скатывались с перил, хохотали, в классах рисовали мелом на досках, в музыкальном бренчали по клавишам расстроенного рояля. Мишка с Костиком отстали, растворились в толчее. Молодой человек, встретивший нас в коридоре, поклонился.
– Господин Старунов?
– удивился Гриня.
– Павел…
– Можно без отчества, – улыбнулся тот, фамильное сходство с приказным письмоводителем прослеживалось с полувзгляда. – лизавета Афанасьевна в кабинете вас ожидает.
– Елизавета Афанасьевна? – шепнула я Волкову.
– Мадам Фараония. Елизавета Афанасьевна Квашнина.
Свистеть было неприлично, а то я б не удержалась. Боярский род Квашниных в такие дебри отечественной истории корнями уходит, что ой.
Фараония поднялась из-за стола при нашем появлении,тюрбана на ней не было, волосы забраны в тугой пучок, шелковое черное платье в воротником под горло, из украшений – гагатовая брошь и перстень на артритном пальце. Перстень старинный, фамильный, я даже на свой мельком глянула, чтоб сравнить. (Кстати, не забыть бы попросить Григория Ильича его снять.) Тоже плоский камень в золотой оплетке, только не сапфир, а рубин.
– Добрый день, господа, - проговорила женщина строго. – Прошу, присаживайтесь.
Дам она не упомянула, но я все-таки села в одно из кресел. Грегори испустил феромонный эманирующий залп:
– Как же я рад вас здесь видеть, драгоценная… Елизавета Афанасьевна.
Вот как он это делает, а? Только что тетка неприступную крепость изображала,и вот краснеет уже по-девчачьи, глазки даже строит.
– Ах, Григорий Ильич…
Нечувствительный
– Извольте видеть, господин пристав: решением городского опекунского совета от сегодняшнего числа госпожа Квашнина назначена директором крыжовеньского сиротского приюта.
Он показал нам бумагу.
– Епархиальная канцелярия это назначение утвердила.
На втором документе даже чернила еще не просохли.
– Браво! – хлопнул регори в ладоши.
– Примите поздравления, госпожа Квашнина.
Фараония посмотрела на меня, приподняла брови, только сейчас заметив мундир, сказала ласково:
– Спасибо, Пашенька,теперь ступай, присмотри там за порядком. И вы, господин Волков, будьте любезны наедине дам оставить.
Старунов положил папку на стол и вышел, Гриня следом. Помолчали. Под взглядом новой директрисы мне было неуютно.
– Сыскарь чародейского приказа Мокошь-града, – сообщила я, чтоб тишину нарушить, – надворный советник Евангелина Романовна Попович.
– Что ж ты меня, - запахло жженым сахаром, - не поздравляешь?
– Хотелось бы сперва узнать, зачем вам это надо.
– Сама как думаешь?
– Вы скажите.
Тетка вдохнула, поднялась, подошла к шкапчику. Когда я этот кабинет осматривала, за дверцами ничего там не было, теперь же Фараония достала графинчик и две рюмочки к нему, поставила на стол, вытащила притертую пробку, налила поровну вязкой рубиновой жидкости, одну рюмку поднесла мне.
– За нас, за баб.
Грех такой тост не поддержать, я выпила, охнула от горячей сладости в гортани. Пирожок с капустою бросился знакомиться с наливкой. Подружились, обратно не побегут.
– Знаешь, рыжая, - сказала Фараония, наливая по второй, - такой радости, которую я нынче утром испытала, услыхав, что Чикову в ее же доме прирезали, за всю жизнь у меня не было. Поганая радость, злорадная да бесчеловечная. Кухарка с базара новость принесла.
– За помин души Елены Николаевны?
– предложила я. – Не чокаясь.
Выпили, перекрестились, хозяйка сызнова налила.
– А после подумала, поставят директрисою на освободившееся место какую-нибудь чиновную даму из жен приближенных Бобруйского, она сызнова детишек мордовать будет, потому что завод такой в городе нашем проклятом. Третья за любовь.
Чокнулись, выпили.
– Я ведь богатая, Геля. – Отставила Фараония пустую рюмку.
– Родители померли, родни никакой не осталось, только связи кое-какие от батюшки. Ежели Степан Фомич лапы к моему приюту потянет,изыщу способы его по тем ручонкам хлопнуть. Вот и кликнула Пашку в помощь, он парень толковый, студент. Сели с ним в сани да поехали по адресам, к каждому из членов опекунского совета.
– А епархия?
– А чего епархия? Люди божьи,их уговаривать даже не пришлось,тем более отец Пантелеймон из Змеевичского храма в Крыжовене оказался.