Ничего интересного
Шрифт:
— Ладно, — наконец решилась я. — Хорошо, я присмотрю за детьми. Буду их… Как ты сказала?
— Гувернанткой, — подсказала Мэдисон.
— Да, буду ею.
— Обещаю, я никогда в жизни этого не забуду. Никогда!
— Но мне, наверное, пора домой, — сказала я. — Карл уехал? Кто-нибудь подбросит меня до остановки?
— Нет. — Мэдисон встала, качая головой. — Ты сегодня не поедешь домой. Останешься здесь. Переночуешь. Если подумать, ты можешь вообще не возвращаться домой, если не хочешь. Мы купим тебе все, что нужно. Новый гардероб, лучший компьютер. Что пожелаешь!
— Хорошо, — сказала я. На меня внезапно
— Что бы тебе хотелось на ужин? Наша повариха приготовит что угодно.
— Не знаю. Может, пиццу или что-то типа того.
— У нас есть печь для пиццы! Сегодня ты попробуешь лучшую пиццу в своей жизни!
Мы уставились друг на друга. Было три часа дня. Чем заняться до ужина?
— А Тимоти еще спит? — спросила я, пытаясь избавиться от возникшей неловкости.
— Ах, да, конечно, схожу проверю. Не хочешь чего-нибудь выпить?
— А можно мне лучше где-нибудь прилечь?
Теперь, ступая по коридорам дома, я почти не обращала внимания на то, какой он огромный. Мы поднялись по винтовой лестнице, как в каком-нибудь высокобюджетном мюзикле. Мэдисон несла какую-то чушь о том, как во время Гражданской войны по этой лестнице поднимали лошадей, чтобы спрятать их от армии Союза. Возможно, это все мне привиделось — какой-то морок, накрывающий после принятия решения, способного изменить всю жизнь.
Мэдисон привела меня в комнату, где очень недоставало принцессы в изгнании, чтобы она трагически лежала на кровати. Каждый предмет мебели на вид весил по полтонны. Предположительно какой-нибудь столяр девятнадцатого века построил письменный стол прямо в комнате, и так он с тех пор тут и стоял. Канделябр тоже имелся. Мне случалось жить в квартирах площадью в треть этой комнаты. Я подумала, пора прекращать восторгаться богатством Мэдисон. Я буду здесь жить. Все, чем владеет она, теперь станет и моим. Нужно привыкать к тому, что мне можно прикасаться ко всем этим вещам, не получая разряд тока.
— Тебе нужна ночная рубашка? — спросила Мэдисон.
— Я так посплю, — ответила я.
— Сладких снов! — Она поцеловала меня в лоб. Мэдисон была очень высокая; я уже забыла, как она целовала меня в лоб в школе, какие мягкие у нее были губы.
Секунда — и она испарилась; дом проглотил ее. Я даже не слышала шагов.
Лечь в кровать оказалось почти непосильной задачей. Было чувство, будто ничего грязнее меня этот дом не видел; я ощущала себя сироткой, которая забралась в чужой замок. Я скинула туфли и аккуратно поставила их у кровати. Забралась в нее — не без труда, такая она была высокая. Закрыла глаза и велела себе заснуть. Я думала о детях — горящих, простирающих ко мне руки. Я смотрела, как они полыхают. Дети улыбались. Я еще даже не заснула. Мне это не снилось. Такая жизнь ожидала меня наяву. Они стояли передо мной. Я заключила их в объятия. И меня охватило пламя.
Два
Домой я так и не вернулась. На следующее утро я позвонила маме и сказала, что остаюсь во Франклине. У меня была приготовлена какая-то сложносочиненная история о том, что меня наняли в команду юристов работать над большим делом, касающимся токсичных отходов, но маме было как-то пофиг.
— Что делать с твоим барахлом? С только и спросила она.
У меня было не особо много вещей,
— Пусть будут у тебя, — сказала я. — Может, потом заберу.
— Ты там с Мэдисон? — спросила мама.
— Да, я останусь у нее.
— Она почему-то всегда хорошо к тебе относилась, — заметила мама, как будто ее поражала такая необоснованная доброта.
— Ну, ты же знаешь, как я ей помогла, — ответила я разгоряченно, готовая к ссоре.
— Этой истории сто лет в обед, — отмахнулась мама.
— Вообще-то я буду гувернанткой, — сказала я внезапно.
— Понятно, — ответила мама и повесила трубку, прежде чем я успела что-то объяснить.
Мэдисон ждала внизу, в укромном уголке, специально приспособленном для завтрака, за столом, который огибала широкая скамья, обитая гладкой кожей. Из большого окна, выходящего на залив, было видно, как по газону прыгают белки в поисках орехов. Я не сразу сообразила, что за столом сидел еще и Тимоти — с серебряной ложечкой, идеально лежащей в его маленькой ручке. Я попыталась вспомнить, сколько ему. Три? Четыре? Нет, все-таки три. Он был очень красив, но не так, как Мэдисон. Он выглядел странно, мультяшно. Глаза у него были такие большие, что, казалось, занимали три четверти лица, как у фарфоровой куколки из коллекции какой-нибудь престарелой дамы. Мальчик был одет в красную пижаму, на которой красовался флаг Теннесси.
— Привет, — поздоровалась я, но он продолжал смотреть на меня широко раскрытыми глазами. Тимоти не показался мне стеснительным, он скорее пытался сообразить, имеет смысл со мной разговаривать или нет.
— Поздоровайся с Лилиан, — сказала наконец Мэдисон. Она завтракала творогом с черникой.
— Привет, — произнес Тимоти и немедленно вернулся к своему омлету. Я его больше не интересовала.
— Хочешь кофе? — спросила Мэдисон, как будто я была ее ребенком, как будто мы не увиделись впервые за много лет.
Я вздрогнула, когда у меня за спиной из ниоткуда появилась женщина с дымящимся кофейником. Азиатка, очень маленькая, возраста неопределенного.
— Это Мэри, — представила ее Мэдисон.
— Я могу приготовить, что захотите. — Женщина говорила с акцентом, предположительно британским, хотя, возможно, он звучал так элегантно, что наводил на мысль о Европе. В любом случае это был не южноамериканский акцент, это точно. Мэри не улыбалась, но, может, ей это запрещалось. Лучше бы она улыбалась. Так было бы проще попросить у нее гигантский сэндвич с беконом.
— Просто кофе достаточно, спасибо, — сказала я.
Мэри налила мне чашку и вернулась на кухню. Сколько человек вообще работало у Джаспера Робертса? Десять? Пятьдесят? А может, сотня или даже больше? Все эти цифры представлялись мне вполне реальными. Как раз в ту секунду, как будто сотворенный из моих немых вопросов, по двору прошел мужчина в подтяжках и большой соломенной шляпе. На плече он нес грабли, напоминая солдата с ружьем наперевес.
— Сколько у вас слуг? — спросила я Мэдисон. Она напряглась. Не знаю, нарочно или нет, я пыталась заставить ее стыдиться собственного богатства.