Ничего кроме правды
Шрифт:
Прибыла больничная машина. Мне пришлось запереть Марка, которому было уже три года и который всё уже понимал, в кухне, чтобы он не видел крови. Тем временем санитары уложили Эрику на носилки и спешно увезли в клинику.
Я остался дома, так как не знал, что делать с Марком. Едва за Эрикой и врачами захлопнулась дверь, я позвонил матери и разрыдался в телефон: «Ребёнок мёртв! Ребёнок мёртв! Ребёнок мёртв!»
А в клинике тем временем проводились роды. Врачи извлекли абсолютно здорового младенца, который испуганно таращил глаза, потому что его вытащили так рано и грубо из его тёплой тёмной пещеры. Он весил не много, и пальчики у него были совсем
Эрика провела рождество в клинике, а мои родители приехали, чтобы помочь нарядить ёлку. Я никак не мог найти игрушки и купил в супермаркете килограммы мелкой мишуры. Когда Марк через неделю поехал в клинику, чтобы посмотреть на своего маленького братика, то пожаловался Эрике: «Знаешь, мама, у нас на ёлке везде висела паутина. И гусь у бабушки подгорел». Это был замечательный праздник.
На здоровье!
Наша группа стала получать жутко много запросов от иностранных организаторов концертов, в числе прочих — от КГБ, который держал под своим контролем все заграничные группы, прибывавшие в СССР. Наше первое турне по европейской части Союза состоялось летом 1989 года и длилось 6 недель. Со мной обходились как с Папой Римским. Десять дней подряд мы выступали на Олимпийском стадионе, каждый день по два концерта, на каждом по 35 000 человек. Итого мы играли для семисот тысяч поклонников.
В следующем турне в том же году я получил орден «Герой русской молодёжи». В одном из московских музеев был установлен экран, на котором целый день крутили только мои видеоролики. Ты, должно быть, и впрямь велик, если тебя уже показывают в музее, думал я. Меня даже показали в выпуске вечерних новостей.
На главных московских магистралях — Ленинском проспекте, проспекте академика Сахарова висели баннеры с моим именем. А поскольку фамилия Болен, если написать её кириллицей, означает «больной», люди читали «Дитер болен». Но благодаря радио и телевидению они могли успокоиться, у меня ничего не болело, и я выступал.
В Ленинграде мы выступали на футбольном стадионе перед сотней тысяч человек. Внизу, на гаревой дорожке, предназначенной для выступления атлетов, тоже были фанаты. Я взобрался под самую крышу, чтобы помахать толпе. Женщины кричали на ломаном английском: «Дитрр, Дитрррр — и так далее, с 24 «Р» — wig me please!»
Это переходило всякие границы, что верно, то верно. Как и везде за границей, я ощущал себя послом Германии. А мне ещё отец внушал постоянно: «Дитер, ты же не бугай! Ты не обязан осчастливить всех девушек».
Нас постоянно окружало огромное количество телохранителей. Я считал это смешным, абсолютно излишним. Пока мы однажды не заметили, что имеем дело не столько с ликующими фанатами, сколько с толпой, которая пытается пробраться к заграничной европейской рок–группе через все преграды. Во время какого–то выступления лимузину пришлось подъехать прямо к сцене. Нам надо было пройти до него от сцены 10 метров. Охранник был занят только мной, заслонил своим телом. Остальные члены группы были покинуты на милость бушующей толпы, бедолаг просто затолкали.
Я начал исполнять первую песню. Девчонки из подпевки взвыли. Должно быть, мир сошёл с ума. «В чём дело?» — спросил я в перерыве между песнями. «Они к нам под юбку лезут!» — объяснила одна. Да уж, этого мне не нужно было знать. Спокойствие сразу улетучилось.
Они очень вспыльчивы, эти русские. Но было также немало прекрасных моментов. Что касается отношений внутри группы, в это время они были идеальны. Все были друг другу лучшими друзьями. Перед каждым выступлением — у нас с Томасом никогда так не было — мы часами сидели вместе и рассказывали друг другу всякую чушь. Майкл, барабанщик, занимался прежде терапией для инвалидов. Ахим работал учителем. И все рассказывали понемногу о своей жизни, в этом и состоял динамизм группы, чувство сплочённости, мы и впрямь были одной командой.
С самого начала наибольшей проблемой являлась еда. Мы шли всей группой в ресторан, и нам подавали огромное меню из тридцати блюд. Но стоило сказать: «О'кей, дайте–ка мне свиную отбивную!», как официант отвечал кратким: «Нет!» А если скажешь на это: «Не страшно. Тогда я возьму фрикаделек», снова следовало краткое: «Нет!» Прошло немного времени, и мы поняли, что изо всех этих прекрасных блюд, представленных в меню, не было ничего. Зато имелись в избытке огурцы, помидоры и иногда «цыплёнок по–киевски», своеобразный пирог. Когда режешь его ножом, оттуда брызжет струя маслянистой дряни.
Я знаю, что некоторые подумают: ха! — избалованная поп–звезда с жиру бесится. Но мы и впрямь голодали. Сбросив около пяти кило, я позвонил своей экономке, умоляя: «Пожалуйста, пришли чего–нибудь перекусить!» Но чтобы позвонить, мне пришлось за неделю сделать заказ. Мне было сказано: «Вы можете вести телефонные переговоры в ночь со среды на четверг с 2:34 до 2:35.»
Экономка выслала мне готовые замороженные продукты, по 4 марки за штуку, которые я мог получить в аэропорту: краснокочанная капуста, рулет, биточки по–кёнигсбергски, лапша с соусом. Всё было упаковано в картонные коробочки, для приготовления достаточно было бросить продукт на 5 минут в кипящую воду. Уничтожено было всё до последней котлетки. Над последней коробочкой стояла группа в полном составе и вопрошала, можно ли им полить хлеб моим соусом. Декораторы и менеджеры тоже припёрлись, чтобы понюхать в последний разок. Наконец, мы отправили на поиски провианта наших охранников (Так случилось, что все они были поляками). Секъюрити вернулись, неся под мышкой несколько неощипанных дохлых кур. Я предпочёл бы никогда не узнать, где они их взяли.
Как только мы покинули «Метрополи» Москвы и Ленинграда, к вечной проблеме пропитания добавилась ещё одна — жильё. Не было гостиниц. КГБ, наш друг и помощник, исправляло недостатки, как могло, нас размещали на правительственных дачах. Здесь в порядке вещей были бильярдные, кинозалы и сауны, которые для нас топили старушки из обслуги. Мы раздевались, они забирали наши шмотки. Потом нас избивали ветками, чтобы кровь быстрее текла по жилам. А когда мы выходили, могли попить чайку из самовара.
В маленьких городках бывали проблемы с электричеством. И тогда от шести до восьми часов вечера — как раз столько длились наши концерты — на всех улицах царила мёртвая тишина. Электричества не хватало, чтобы осветить и кабинеты высшего начальства, и наш стадион. В другой раз мы летели «Аэрофлотом», и на высоте 11 000 метров отказал реактивный двигатель. Мы приземлились на каком–то поле. За ночь от нашего самолёта провели асфальтовую дорогу, чтобы мы могли добраться до сцены. Россия — это настоящий рок–н–ролл.