Ничего неизменного
Шрифт:
Волк пришел. Мартину не понадобилось никуда уходить. И снова не понадобилось решать. Они с Лэа сами впустили волка, сами погасили костер, или что там, в воображении Лэа, отгоняло звериную стаю?
Людей мало. Люди не ровня. Люди — другой породы.
Вот в чем ошибка.
Нельзя было говорить с Мартином о том петербуржце. О Сергее Погорельском.
Заноза даже в мыслях не мог произнести «о любовнике Лэа». Тем более, не мог сейчас рассказать о нем Хасану. Потому что даже в мыслях это было слишком грязно, очень неправильно и… нет, Лэа бы никогда... она не понимала, что делала, вот и все. До сих пор не понимает.
Нельзя
Оставить все как есть Мартин уже не мог. И ничего не мог изменить — любые перемены вели к тому, что Лэа уйдет. Она перестала быть той, кто всегда прав, но осталась любимой женщиной, и потерять ее было нельзя. Никак нельзя. Мартин держался на этом… сколько? Шестьдесят дней. Рехнуться можно! Заноза за такой срок убил бы не только Погорельского и Лэа, но и всех старых недругов, которых берег именно для случаев, когда очень нужно на ком-нибудь отвести душу. Он держался, несмотря на то, что Виолет дю Порслейн каждую ночь пыталась выманить его демона, держался, несмотря на то, что Заноза постоянно, всегда, искал в нем демона, а не человека. Он, может быть, смог бы оставаться человеком даже когда напал Голем. Но кроме Голема там оказался hayvan.
И у Мартина не осталось выбора.
Он стал собой, стал свободен хотя бы на те минуты, пока они дрались… танцевали, играли в игру, невозможную для людей. Смертельную. Самую лучшую. И оказалось, что это прекрасно и весело, и это не страшно, и не погубит Лэа.
Правила, уже давшие трещину, перестали существовать. У Лэа больше не было необходимости уходить от Мартина-демона, не было права требовать, чтобы он был человеком. Все, что у них должно было остаться — это любовь, которая и есть единственная причина, чтоб люди или нелюди были вместе. Ничего, кроме любви, для этого не нужно.
Но Лэа сказала, что любви недостаточно.
И теперь ясно, о чем она говорила. И Мартин прав — у них есть опора, только она недостаточно надежная. Ошибка найдена. Она не выглядит непоправимой.
Ошибку нужно исправить.
— Тебя точно надо пороть, — Хасан, кажется, не шутил. Занозе под его взглядом стало неуютно. — Я не знаю, как еще вбить тебя хоть немного ума. Лэа — жена твоего друга. О чем ты думал, когда позволил ей сбежать от него в твой город? И о чем, по-твоему, думала она, когда именно у тебя просила убежища?
Если союз двух взрослых людей может разрушить столкновение с подростком, верящим в реальность романов Вальтера Скотта и Купера, то что-то в этом союзе неладно. О чем-то Заноза недоговаривал, хранил чужие тайны, но и того, что он рассказывал, было достаточно, чтобы сделать верные выводы.
Бить его без толку, пусть порой и хотелось. Оставалось уповать на то, что мозги все-таки есть.
Хасан объяснил. Как мог доступно. Что для принцессы Лэа идеальный вариант развития событий — сохранить для себя их обоих. И Мартина, которого она, скорее всего, любит. И Занозу, которого не любить нельзя, потому что это противоестественно. Но поскольку Заноза на Мартина очевидно и очень дурно влияет, нужно, чтобы они перестали быть друзьями. Перестали общаться.
У
— Нет, — сказал Заноза убежденно, — нет, Мартину даже в голову не придет… такого быть не может.
Ну, что ж. Хорошо уже то, что он сказал, что это не придет в голову Мартину, а не Лэа.
— Сможешь поклясться? — спросил Хасан.
— Да ясное дело… — Заноза подпрыгнул, открыл рот, собираясь привести миллион доводов в пользу Мартина и в защиту Лэа. И закрыл, лязгнув клыками.
Мухтар, лежавший на равном расстоянии от кресла, где сидел Хасан, и дивана, на котором угнездился Заноза, беспокойно завозился.
Хасан ждал.
— Ну… — Заноза больше не прыгал. Он думал. — Нет. Не смогу.
Хасан тоже не поклялся бы, но подозревал, что Мартину действительно в голову не пришло ревновать. Демон этот, при всех своих недостатках, понял о Занозе главное: мальчик идеалист и идеалам свято верен.
Как Заноза умудрился оставаться идеалистом в свои сто шестнадцать, пережив две мировые войны, и зная о людях все плохое, что только можно представить, было загадкой. Но в последние полтора десятилетия о том, чтобы реальность не входила в противоречие с его идеалами, заботился Хасан. Дети должны оставаться детьми, не важно, читают они Вальтера Скотта, Рэя Бредбери или комиксы. Они должны верить в рыцарей и драконов, в то, что принцессы невинны и прекрасны, а принцы благородны и храбры. Возможно, Мартин рассуждал так же. Иначе, зачем ему было врать Занозе, что они с Лэа любят друг друга, и все, чего им недостает — это немного доверия?
Словом, до ревности Мартин не додумался. Тут Занозе повезло. Но с убежденностью в идеальности принцесс все-таки нужно что-то делать.
— Сколько раз я тебя вытаскивал из серьезных неприятностей? — поинтересовался Хасан, убедившись, что Заноза осознал глубину проблемы, в которую мог попасть по милости Лэа.
— Двадцать девять.
Он отказывался понимать, что вопрос «сколько раз» в большинстве контекстов не требует буквального ответа. К этому нужно было привыкнуть, так же, как к точным ответам на вопрос «когда?». Хасан привык. Научился пользоваться.
— А сколько раз ты встревал в эти неприятности из-за женщин?
— Двадцать семь.
Голос был таким подавленным, что Мухтар заскулил и подошел, чтобы утешающе лизнуть младшему хозяину руку. Заноза обнял пса, уткнулся подбородком ему в макушку и поднял на Хасана печальный взгляд:
— И еще я не сосчитал Тарвуд.
Клоп-манипулятор. И понятно, что не специально так смотрит, но настрой на то, чтоб прочистить ему, наконец, мозги, под этим взглядом испаряется без следа. Лучшим выбором кажется купить паршивцу мороженое и признать, что все женщины — ангелы.
— Тебя убили из-за женщины в Мюнхене, — напомнил Хасан. — Из-за женщины ты оказался в тридцать девятом году в Праге. Из-за женщины ты персона нон-грата в большинстве стран Европы. А в Мексику в две тысячи пятом…
— Эшива не виновата!
— Они у тебя никогда не виноваты. Все, что я тебе сказал, давно можно было записать на пленку и просто включать, когда женщины создают тебе проблемы.
— Технология записи на пленку устарела, — тихо сообщил Заноза Мухтару.
— Не в те времена, когда я в первый раз объяснял, что именно женщина втянула тебя в неприятности. И ведь тогда это была даже не Эшива.