Ничего святого
Шрифт:
(на освобождение Ходорковского)
Уж на свободе гордый узник,
трибун и яростный бунтарь.
Тиран от страха ссыт в подгузник,
о слуг ломает инвентарь,
Кричит — копайте, блять, окопы!
Не отдадим ни пяди, блять!
В ружьё, менты, жандармы, копы!
Дубинки взять за рукоять!...
А в мире назревает свара,
скупают бабки соль и спирт,
не гастролирует Севара,
ассенизатор нагло спит.
И
вали же деспота, кинжаль!
Но наш герой сидит на месте
в кругу семьи.
Устал.
А жаль...
(на смерть Манделы)
Мы были братьями с Манделой,
могли что хочешь превозмочь —
я расправлялся ловко с белой,
и он до белых был охоч.
Бывало, скачем с ним саванной,
вдыхая поднятую взвесь.
Я целый месяц не был в ванной,
и он как будто в саже весь.
Вот злые тутси режут хуту
(а может быть — наоборот),
и в зной, и даже в стужу люту
везли мы им бинты и йод.
Вот льва убили на сафари...
(не помню точно: или слон?)
И мы с Манделой пели в баре,
пронзая нотами ООН.
Его любили Стинг и Путин,
и Цицерон, и Ференц Лист,
и не был он обэриутен,
а был суровый реалист.
Короче: спи, товарищ, с миром.
Не стало мудрой головы —
кто резко скажет «нет» банкирам?
Ведь я уже не тот, увы —
Я тешу голод и либидо...
Пусть всё меняется само.
В России нет апартеида,
но если чёрный — значит, чмо.
(завтрак, пастель)
Ашот Арамыч Сутрапьян
уже с утра в дрезину трезв.
Под звуки флейт и фортепьян
он сыпет кофе в жерла джезв.
О боже, что за аромат!
Отборный трёхэтажный дом
встаёт, немыт, небрит, лохмат,
кофейным веяньем ведом.
А гипнотический Ашот
берётся за яйцо пашот,
креветку в кляр — и во фритюр,
и на конфорке конфитюр...
Когда бы я был не мудрец,
чья жизнь — классический бардак,
давно б я выстроил дворец,
и жил бы так и только так.
(хай-тек)
Иосиф дома был жесток,
лупил жену и малых деток,
за то, что свежих нет порток,
за то, что есть плохих отметок.
Таскал соседку на чердак
и пил, до старости не бросив.
Зато как рос при нём NASDAQ,
за что хвала тебе, Иосиф.
(навстречу выборам)
Бабуля, старая, седая,
поможет внуку выбрать байк,
потом, подагрою страдая,
с ним погоняет в контрстрайк,
Посмотрит
и, проглотив ладонь пилюль,
пошлёт проклятия Обаме
и нашим небольшой песдюль.
Её кумиры — Фукуяма,
Пелевин, Быков и Рабфак.
Да, у неё пока нет ляма,
но брокер бабкин — не дурак.
Она врубается в науку,
в расклады, в темы и в дела —
ей лучше знать, что нужно внуку!
Ну всё, голосовать пошла.
(поэту Вишневскому)
поэт
— велик, когда он парой строк
постичь пути господни смог
— талантлив, если строк четыре,
но правильных — о людях и о мире
— неплох, когда придумал целых шесть,
и в них какой-то смысл есть…
А графоман — хоть бей башкою оземь —
всегда воды нальёт на восемь.
(английская педагогика)
Что за ребёнок этот Билл!
И отутюжен, и пострижен,
призёр по шашкам и по лыжам,
ни разу чашки не разбил.
Не курит травку и табак.
Такой прилежник и старатель!
(Отец — тюремный надзиратель,
мать — дрессировщица собак.)
(разные люди)
Со мной поговорил однажды наш
сантехник, что пришёл чинить смеситель.
Я думал, он — пройдоха и алкаш,
а он — пророк, психолог и мыслитель.
Заправив до краёв Приоры бак,
бомбила задал несколько вопросов...
Я думал, он — болельщик и рыбак,
а он — поэт, политик и философ.
А на трибуну вылез депутат
и начал ныть — Америка, Европа...
Я думал, он — «распил-занос-откат»,
а он — унылый жалкий недотёпа.
(наша Таня)
Наша Таня громко плачет,
уронила в речку мячик.
«Таня, ты — тупая кляча, —
ей сказал сожитель Хачик. —
Кто же так играет в поло?
Это спорт для гибких телом.
Ну-ка вытри сопли с пола
и иди, займись-ка делом!
Встань к станку или прилавку,
жарь каштаны или штопай —
зарабатывай на травку
интеллектом, а не жопой».
(Штирлиц)
Война. Афганские дружины
бьют мексиканских янычар.
Тут и нордические джинны,
и персы с силой вуду чар.
Когорты римских самураев
теснят китайских казаков...
Вот Штирлиц, сукин сын, Исаев!
Поссорил всех — и был таков.
(девушке с либеральными взглядами)
Не думай, Кристина, о бедном поэте,