Ничья на карусели

Мураками Харуки

После кинотеатра они зашли в кафе, он выпил пива, она заказала мороженое с каштанами. Потом он пошел в магазин звукозаписи и купил пластинку Билли Джоэла. В альбоме были песни о закрывшемся чугунном заводе и вьетнамской войне. Такая музыка не слишком его интересовала, но ему хотелось проверить, какое ощущение она вызовет у него при повторном прослушивании.

— Билли Джоэл? Почему вдруг? — удивилась жена.

Он засмеялся и не ответил.

Одна из стен кафе была стеклянной, и через нее был виден весь бассейн. На поверхности воды мелко вибрировал свет, проникавший сквозь удлиненные окна в

потолке. Некоторые лучи достигали самого дна, другие, отражаясь от водной глади, чертили странные и бессмысленные рисунки на белой мертвой стене.

Сверху ощущение реальности бассейна постепенно терялось. Вероятно, дело в слишком прозрачной воде — пространство между ее поверхностью и дном выглядело пустым. Казалось, что две молодые женщины и мужчина средних лет, плававшие в тот момент в бассейне, бесшумно скользят в тихой пустоте. У бортика за белой стойкой спасателя томился от скуки хорошо сложенный молодой парень.

Закончив свой рассказ, он подозвал официантку и заказал еще пива. Я тоже заказал пиво. В ожидании заказа мы молча смотрели на гладь бассейна. На дне отражались разделительные дорожки и тени пловцов.

Мы были знакомы всего два месяца. Ходили в один спортклуб — можно сказать, были приятелями по бассейну. Он поправил движение моей правой руки при плавании кролем. Несколько раз после бассейна мы сидели в этом кафе, попивая холодное пиво и болтая ни о чем. Как-то раз мы заговорили о работе, и, узнав, что я писатель, он, немного помолчав, спросил, не соглашусь ли я выслушать небольшую историю.

— Эта история обо мне, — пояснил он, — самая обычная история, возможно, она покажется тебе полной ерундой. Но мне давно хотелось выговориться. Я не успокоюсь, пока буду держать это в себе.

Я ответил, что проблем нет, я готов его выслушать. Тем более что он не производил впечатления человека, который станет мучить собеседника дурацкими рассказами. Определенно его стоило внимательно выслушать, тем более если он сам этого хочет.

И тогда он поведал мне свою историю.

Я выслушал его.

— Как писатель, что ты об этом думаешь? Интересно? Или скучно? Ответь честно.

— Думаю, тут есть определенный интерес, — честно ответил я.

Он с усмешкой склонил голову набок:

— Возможно. Только я никак не возьму в толк, в чем он заключается. Не могу ухватить ту изюминку, на которой держится вся история. Мне кажется, что, ухвати я ее, и смог бы лучше разобраться в окружающей действительности.

— Наверное, так и есть, — сказал я.

— А ты знаешь, в чем ее изюминка? — спросил он, пытливо глядя мне в глаза.

— Не знаю, — ответил я, — но думаю, в твоем рассказе есть кое-что весьма интересное. Глазами писателя, так сказать. И все же, пока не изложу ее на бумаге, я не смогу понять, в чем ее интерес. Вот такая штука. Я часто не могу разглядеть форму того или иного явления, пока не попробую выразить его в тексте.

— Понимаю, о чем ты недоговариваешь, — ответил он.

Мы немного помолчали, выпили пива. Он сидел, подперев щеку, одетый в бежевую рубашку и светло-зеленый кашемировый пуловер. На безымянном пальце поблескивало серебряное обручальное кольцо. На мгновение я представил, как он ласкает этими пальцами миловидную жену и молодую любовницу.

— Я бы записал

эту историю, — сказал я, — но ведь ее могут опубликовать.

— Ну и пусть, — ответил он, — даже лучше, если опубликуют.

— Не боишься, что все узнают про любовницу? — спросил я. — Могу сказать из личного опыта, что, если героем рассказа становится реальный человек, окружающие почти всегда безошибочно его узнают.

— Как раз это меня не смущает, — ответил он как ни в чем не бывало.

— То есть тебе все равно, если все откроется? — переспросил я.

Он кивнул.

— Вообще-то я терпеть не могу вранья, — произнес он на прощание, — даже если моя ложь никого не ранит, все равно не желаю лгать. Не хочу прожить остаток жизни, обманывая или используя кого-то.

Я хотел бы что-нибудь ответить, но не смог подобрать нужных слов. Потому что его слова были правильнее.

Мы и сейчас время от времени видимся в бассейне. Серьезных разговоров больше не ведем. Сидя у бассейна, болтаем о погоде и последних концертах. Не могу представить, что он почувствует, когда прочтет этот рассказ.

Почившей принцессе

Как любая красивая девочка, выращенная в заботе и любви, а в результате безнадежно испорченная, она виртуозно и талантливо умела ранить чувства других людей.

В силу моей молодости (мне тогда было двадцать один или двадцать два года), эта черта ее характера приводила меня в бешенство. Сейчас я думаю, что, привычно раня окружающих, она наверняка причиняла боль и себе. Кроме того, она, вероятно, не знала способа себя контролировать. Найдись в тот момент кто-то гораздо сильнее ее, кто ловко вспорол бы ее плоть, выпустив эго наружу, он наверняка принес бы ей облегчение. Она отчетливо просила о помощи.

Но вокруг не находилось никого сильнее, а я в те молодые годы вообще не задумывался о таких вещах. Просто злился, и все.

Если по какой-то причине (а чаще без причины) она хотела кого-нибудь ранить, перед ней оказывалась бессильной даже королевская рать. Искусно выбирая в толпе несчастную жертву, она заманивала ее в тупик, припирала к стенке и, словно разминая толкушкой вареный картофель, красиво растаптывала. На поле боя оставался труп не толще папиросной бумаги. Пожалуй, она и вправду обладала нешуточным талантом.

Она не была особенно логична или красноречива, просто умела мгновенно нащупать эмоционально слабое место собеседника. Затем, затаившись, словно дикий зверь, выжидала удобный момент и, вонзившись в мягкое горло жертвы, разрывала его. Зачатую ее аргументы были напрочь лишены логики, и она просто ловко обводила нас вокруг пальца. Позднее, по неспешном размышлении, и сам обманутый, и те, кто наблюдал сцену со стороны, никак не могли взять в толк, как какая-то мелочь могла предопределить исход битвы, но в минуту сражения она так ловко вцеплялась в слабое место противника, что тот не мог даже дернуться. В боксе это называется «сделать» — дальше остается только распластаться на ринге. Она ни разу не поставила в такое положение меня, но мне иногда приходилось наблюдать зрелище со стороны. Это была не дискуссия, не спор и даже не ссора. Перед нами разворачивалась самая настоящая кровавая психологическая бойня.