Никелевая гора. Королевский гамбит. Рассказы

Гарднер Джон Чамплин

Док Кейзи крепко стиснул губы и тоже сдержался.

— Поживем, увидим, — сказал он. — Смотри только не заполучи из-за него сердечный приступ.

И вот тут-то встала Кэлли Сомс, и мужчины подняли на нее взгляд.

— В моем доме ему нечего делать, — сказала она. — Пусть убирается сегодня же.

Генри опять побагровел. Он нащупал в кармане рубашки пузырек с таблетками, достал одну и пошел к крану, чтобы ее запить. Проглотив таблетку, он довольно долго простоял, опираясь на мойку, а его жена и старый док Кейзи молча ждали, неподвижные как камни.

— Он останется, — сказал Генри.

— Тогда я уйду, — очень спокойно сказала Кэлли.

— Валяй, — ответил Генри.

Взгляд Кэлли затуманился, и она не тронулась о места.

3

Генри

Сомс встал на заре. Утро было похоже на пасхальное. Солнце звенело в майской росе, и деревья по ту сторону шоссе, облитые серебром и золотом, высились, не шевелясь, затаив дыхание. Генри стоял перед раскрытым окном кухни, вдыхал прохладный, чистый воздух и с необыкновенной остротой чувствовал, что бодрствует, живет. Он слышал, как на фермах где-то очень далеко в долине работают доильные машины, и слышал, как отъехал грузовик, наверное молоковоз, с фермы Лу или Джима Миллета. Тут он вспомнил о Саймоне, и эта мысль вызвала и огорчение, и беспокойство. После вчерашней стычки Кэлли за весь вечер не произнесла ни слова, и Генри, хотя знал, что прав, все же чувствовал себя неловко перед ней и сейчас продолжал чувствовать. Он подумал, не приготовить ли завтрак, но отказался от этой идеи, так как не знал, когда проснутся Кэлли и остальные. Насупившись, он натянул теплый халат на шерстяной подкладке и через дверь черного хода вышел в сад. Генри сразу же увидел, что на грядках салата кто-то изрядно похозяйничал и даже землю разворошил. Потом с левой стороны от грядок он заметил трех молодых кроликов, которые притаились в траве, вытянув, как собаки, задние лапки. Он замахал рукой и шикнул, но негромко, чтобы не разбудить никого в доме. Кролики вскочили и унеслись, прыгая, словно олени. Генри продолжал стоять на месте, сунув руки в карманы халата. Во дворе оказалось холоднее, чем он думал. Мягкая земля липла к подошвам. Кроликов, вероятно, следовало пристрелить; но, конечно, он не станет этого делать — из-за Джимми. Много есть вещей, каких не может делать человек, у которого семья: Джимми, Кэлли, родители Кэлли. Впрочем, это окупается более или менее.

Огородик у них был хороший. Генри большую часть овощей посадил лишь недели две назад: на коротких грядках зеленели изумительно хрупкие на вид всходы редиса, свеклы, салата, лука. Справа от грядок, ближе к лесистому склону горы, оставался прямоугольный участок, на котором Генри собирался посадить помидоры, тыквы и кукурузу. А за грядками, в левом углу огорода, вокруг маленького бассейна для птиц, Генри еще годом раньше высадил цветы — крокусы и тюльпаны, и они все уже расцвели — желтые, лиловые, красные. Он посадил там три розовых куста, обсадил цветник жимолостью, уже зазеленевшей, а выше, на склоне горы, росла сирень. Этим летом они часто сиживали там по вечерам на крашеной белой скамейке — Генри в одиночестве, а иногда и вместе с Кэлли, если мать сменяла ее в закусочной, — и смотрели, как маленький Джимми копошится у их ног на земле, что-то сам с собой лопочет и смеется. В прохладный летний вечер там был просто рай земной. Случалось иногда, уже давно стемнело, а они все сидят и сидят.

Генри потянулся, чуть-чуть помешкав, подошел к скамейке и опустился на сиденье из деревянных планок. Через две минуты он уже спал, понурив голову и сложив на брюхе руки, похожий на медведя в халате.

Он не проснулся, когда Джимми закричал, чтобы его вытащили из кроватки. Кэлли накинула халат и пошла к нему, вспомнив сразу же, едва глаза открыла, что в доме что-то неприятное, отнесла Джимми в уборную и посадила на стульчак лицом к стене (Джимми требовалась целая вечность, чтобы убедиться, что он «уже»), а сама пошла готовить завтрак. Едва сало зашипело на сковородке, как из смежной с кухней комнаты донеслись какие-то звуки. Кэлли застыла, не отрывая негодующего взгляда от плиты, и прислушалась; потом вышла во двор, где, она знала, спал, сидя на скамейке, ее муж, и крикнула:

— Генри, пойди-ка сюда. — Он уставился на нее глупым бараньим взглядом, как всегда, пока окончательно не проснулся, и со всей доступной ей язвительностью Кэлли проговорила:

— Позаботься о своем приятеле.

После

этого она захлопнула дверь и вернулась дожаривать сало. В кухню вошел Джимми, совсем нагишом, и мать, ткнув в его сторону пальцем, послала его в спальню за одеждой.

— Не хочу, — сказал он.

Она сказала:

— Джимми Сомс, сейчас же ступай и принеси свои вещи или я тебя так выпорю, что в жизни не забудешь.

Двухлетний Джимми двинулся к лестнице — не подчиняясь, а просто от растерянности, готовясь заплакать. Мать сказала:

— Прекрати!

Она расстелила на столе бумажные полотенца, чтобы подсушить поджаренное сало, а сама прислушивалась, как он с плачем, очень медленно взбирается вверх по ступенькам. Одежек он, конечно, не найдет. Забудет, зачем пришел, уже через три секунды, наткнется на какую-нибудь куклу или пожарную машину или — скорей всего — заберется в кроватку и будет плакать. Придется ей пойти наверх и успокоить его, разыскать самой его одежки и одеть ребенка. Пришел бы, что ли, Генри наконец. И как раз в эту минуту появился Генри. Она свирепо сказала:

— Прости мою несдержанность. Я себя неважно чувствую.

— Да ничего, — ответил он. — Дай-ка я тебе помогу. — Он взял лопаточку.

— Генри, от тебя воняет, — сказала она. — Ты когда в последний раз принимал ванну?

Тут в спальне рядом с кухней раздался грохот, и оба они вздрогнули. Генри затеребил губу, опустив глаза в пол. Кэлли глубоко вздохнула:

— Старинный кувшин твоей мамы, — проговорила она. Он кивнул. Кэлли отрешенно сказала. — Ты его спроси, он хочет есть?

А вот Джимми, тот совсем не хотел есть. Сидя на высоком стульчике, он ковырял ложечкой в яичном желтке, а сам не спускал глаз с Саймона Бейла. Генри сидел с чопорным и принужденным видом, и очки в стальной оправе плюс непроницаемое выражение лица создавали впечатление, будто он весь поглощен какой-то мрачной думой; но он не мог не обращать внимания на то, как Саймон ест, и не мог не догадаться, по какой причине Кэлли внезапно отложила ложку и без всякой нужды стала возиться с кофейником. Саймон сидел. Скрючившись чуть ли не вдвое, небритый, почти касаясь ртом тарелки, подгребал к ее краю яичницу перевернутой, как ложка, вилкой и в случае необходимости пособлял себе растрескавшимся черным пальцем. Иногда, как будто чувствуя, что что-то не так, но не догадываясь, что же именно, он с панической улыбкой вскидывал взгляд то на Генри, то на Джимми, но не произносил ни слова, а по временам, казалось, вовсе забывал об их существовании. Генри было и жаль его и противно смотреть. На глаза Саймону Бейлу вдруг набегали слезы, и он вытаскивал до неправдоподобия измятый и замызганный носовой платок и сморкался с трубным звуком, до того напоминавшим звук совершенно неприличный, что всякий раз Кэлли у него за спиной оглядывалась и недоуменно подымала брови. Она пододвинула к нему кофе, отстраняясь от него, как от чумы, и спросила:

— Вам положить еще яичницы?

Последствий этого вопроса никто не ожидал. Саймон устремил на Кэлли трагичный, страдальческий взгляд, сказал:

— Простите… — и вдруг заплакал.

У Кэлли поползли вверх брови, она поколебалась, потом обогнула угол стола, подошла к Саймону и протянула руку, как бы желая до него дотронуться, но тут же ее отдернула.

— Будет вам, — сказала она почти нежно.

Джимми сказал:

— Дядя плачет.

— Тихо, — сказал Генри.

— Моя жена, — всхлипывал Саймон. — Господи…

Тогда Кэлли все-таки положила ему на спину руку и стала успокаивать, как ребенка: — Тш-ш, тш-ш, — но это прикосновение раскрыло все шлюзы его сердца, и он зарыдал. Совершенно неожиданно расплакался и Джимми, зашелся горьким плачем; и Саймон жестом человека, который сам едва ли сознает, что делает, вслепую протянул к его стульчику руку и стал похлопывать по перекладине, бормоча: — Благослови… несущественно… — перепачкал в желтке пальцы, и тут уж Генри тоже пустил слезу.

— Ну, ну, ладно, все в порядке, — с напускной строгостью сказала Кэлли, а тем временем слезы катились по ее щекам, и лицо ее, как прежде, оставалось изумленным. — Все будет в порядке, Саймон, мы позаботимся о вас; ну, хватит же.