Никита Хрущев. Рождение сверхдержавы
Шрифт:
В те дни он посетил в больнице умиравшего от рака американского физика Лео Сцилларда. Как и с Сайрусом Итоном, отца свело со Сциллардом неприятие ядерного оружия, борьба за запрещение его испытаний. Лео Сциллард, по происхождению венгр, участвовал в разработке первой атомной бомбы. После окончания Второй мировой войны он, как и некоторые другие участники проекта, стал противником как бомбы, так и войны. Они встречались с отцом в Москве, между ними возникло взаимопонимание единомышленников, и вот теперь отец сидел у его больничной койки. Сциллард, ослабевший, но по-прежнему эмоциональный, говорил об опасности ядерного вооружения. Отец с ним соглашался и одновременно старался успокоить, перевести разговор в нейтральное русло. Он стал нахваливать грузинскую минеральную воду боржоми: по совету врачей он выпивает в день пару бутылок и чувствует себя бодрее, к тому же вода хорошо промывает почки. Сциллард заинтересовался, и отец
После смерти Сцилларда нераспечатанный ящик вместе с другими вещами умершего отдали родственникам. Долгие годы они берегли бутылки с непонятными грузинскими иероглифами в память о дружбе двух таких разных людей — физика Лео Сцилларда и политика Никиты Хрущева. В 1990-е годы двадцатого века семья Сцилларда подарила мне одну из бутылок. Я передал ее в Хрущевский архив, созданный при библиотеке Браунского университета в американском городе Провиденс штата Род Айленд.
На заседаниях Генеральной Ассамблеи отец не терял времени даром, активно участвовал в продолжавшейся две недели дискуссии, выступал с заявлениями, брал слово по процедурным вопросам, заявлял протесты. По его мнению, он вел себя как заправский западный парламентарий. Я не хочу останавливаться на существе вопроса, об этом много написано. Правда, еще больше говорят об истории с ботинком, которым он якобы во время одного из пленарных заседаний Генеральной Ассамблеи в запале стучал по трибуне и выкрикивал: «Мы вас похороним». Она стала как бы символом пребывания отца в Нью-Йорке и вообще в США. Затмила собой и Диснейленд, и Кэмп-Дэвид. Казалось, нечего и добавить. Тем более нечего оправдываться, лучше промолчать. Я поначалу хотел так и поступить, подправлять устоявшийся образ — занятие неблагодарное и безнадежное. Потом я передумал. И вот почему. «Не зная броду, не суйся в воду», — советует пословица. Это в обыденной жизни. А в политике незнание образа мышления партнера, привычек и обычаев может завести очень далеко. Но при чем тут ботинок? Постараюсь пояснить. При всей кажущейся, и не только кажущейся эмоциональности отец строго контролировал свои поступки. Иначе не стать политиком.
Сидевшая в нем бунтарская жилка порой проявлялась во время выступлений, когда он говорил без бумажки. Тут, заведя себя, он мог переступить установленные границы. Так бывало. В газетах той поры нет-нет и появлялись разъяснения, что хотел, а что не хотел сказать Председатель Совета министров в своей недавней речи. Порой он использовал подобный прием умышленно, желая проверить реакцию где-нибудь на Западе или Востоке.
А вот в парламентской дискуссии отец ощущал себя новичком, точнее, учеником. Попрактиковаться ему не удалось. Когда отцу стала доступна трибуна Верховного Совета, то главным в выступлении считалось количество упоминаний имени вождя и качество сопровождавших их эпитетов и гипербол.
А что происходит там, в чужих парламентах? Газеты писали такое — дух захватывало. Драки, взаимные оскорбления — норма поведения западного законодателя. Во время визита в Великобританию, когда делегацию водили по парламенту, мы даже получили тому подтверждение. Нам показали: на полу зала заседаний две полоски, разделявшие представителей правящей и оппозиционной партий. Переступать через них запрещалось строжайшим образом. Гид пояснил: расстояние между полосками по закону должно превышать длину шпаги, чтобы гарантировать личную безопасность дискутирующих. Отец тогда пошутил, что подобные правила существовали в пору его молодости и в российской Государственной думе.
Попав на заседание Генеральной Ассамблеи, он поразился: «Я первый раз оказался в подобной организации… Представители буржуазных стран пользовались методами, принятыми в буржуазных парламентах: шумели, стучали о свои пюпитры, подавали реплики. Одним словом, устраивали обструкцию оратору, если его выступление им не нравилось. Мы стали, я говорю о себе, платить тем же — шум поднимали, ногами стучали, и прочее».
Действительно, заседания Генеральной Ассамблеи в те годы напоминали футбольный матч: свои «болели» за своих, демонстрировали чувства, как могли: шумели, стучали кулаками по пюпитрам, что-то выкрикивали. Особенно бурно проходили заседания, когда выступали два заядлых полемиста — премьер-министр Великобритании Гарольд Макмиллан и Председатель Совета Министров СССР Никита Хрущев. Они постоянно перебивали друг друга, требовали предоставить им слово «в порядке ведения». В ООН действует правило, похожее на «замри» в детской игре. Если кому-то не по нраву слова выступающего, то произносится магическое «Point of order» («Нарушение регламента»),
Конечно, глупо предполагать будто отец поверил, что в парламентах западных стран решающим аргументом служит дубинка, но своеобразное искаженное мнение о порядках, царящих там, у него сложилось.
Нельзя отбросить и некоторое озорство, этакое «знай наших». Все это спаялось вместе, замешалось на отцовской эмоциональности, и вот он уже дает сто очков вперед самому ярому парламентскому смутьяну, яростно стуча кулаком по пюпитру.
Он и раньше не раз устраивал подобные спектакли. Так, во время прошлогоднего визита в США отец остался очень недоволен приемом, оказанным ему в Лос-Анджелесе. Закончилось все размолвкой, а вернее, резким выступлением на обеде, устроенном вечером мэром города Нортоном Паулсоном. Отец в ответ на упоминание мэром его давнишнего и не очень удачного замечания «мы вас похороним» взорвался: «Я уже говорил в Нью-Йорке, что имел в виду не американцев, а капитализм, экономическую формацию, которая не выдержит соревнования с социализмом. Что же, у вас мэры газет не читают? Думаю, читают, но умышленно подбрасывают мне эту дохлую кошку, хотят поссорить меня с людьми. Не выйдет». Дальше отец сказал, что он — представитель великой державы — вправе рассчитывать на должное уважение. В противном случае он соберет свои чемоданы и немедленно вернется в Москву.
Отец закончил свою тираду. Зал загудел, гости комментировали бурное выступление русского премьера.
Весь этот спектакль, казалось, произошел спонтанно — взрыв эмоций не очень сдержанного человека. После официального обеда делегация, помощники и сопровождавшие лица собрались в обширной гостиной премьерских апартаментов. Выглядели все растерянными и подавленными. Отец снял пиджак и сел на банкетку. Остальные расположились на диванах и креслах.
Отец внимательно всматривался в лица. Сам он сохранял суровость, но в глубине глаз проскальзывали веселые искорки. Он прервал паузу, сказав, что мы, представители великой державы, не потерпим, чтобы нами помыкали. Затем в течение получаса, не очень стесняясь в выражениях, высказывал свое отношение к тому, как принимают нашу делегацию. Он почти срывался на крик. Казалось, ярость его не знает пределов. Но глаза почему-то лучились озорством. Периодически отец поднимал руку и начинал тыкать пальцем в потолок — мол, мои слова предназначены не вам, а тем, кто прослушивает.
Наконец монолог прекратился.
Прошла минута, другая, присутствующие растерянно молчали. Отец отер пот с лысины — роль потребовала изрядного напряжения — и повернулся к Громыко:
— Товарищ Громыко, идите и немедленно передайте Лоджу [59] все, что я сказал.
Андрей Андреевич встал, откашлялся и направился к двери. На его и без того неулыбчивом лице обозначилась мрачная решимость. Он уже взялся за ручку двери, и тут его жена Лидия Дмитриевна не выдержала.
59
Генри Кэбот Лодж, бывший представитель США в ООН, сопровождал Хрущева от имени президента в поездке по стране.
— Андрюша, ты с ним повежливей!.. — взмолилась она.
Андрей Андреевич никак не отреагировал на ее трагический призыв, дверь за ним беззвучно затворилась.
Я взглянул на отца.
Он прямо-таки ликовал, реакция Лидии Дмитриевны свидетельствовала, что роль удалась.
На следующий день мы приехали в Сан-Франциско. Наших хозяев, казалось, подменили: лица дружелюбны, ни одного обидного слова.
Но вернемся в зал заседаний пленарной сессии Генеральной ассамблеи ООН. Вот что вспоминает отец.
«Впереди нас, такая выпала доля, сидела испанская делегация. (Делегации в зале рассаживают по алфавиту, Испания, Spain по-английски, там соседствует с СССР — USSR.) Возглавлял ее немолодой уже человек с приличной лысиной, обрамленной седыми волосами. Сам худой, лицо сморщенное, не плоское, а вытянутое вслед за острым носом вперед. Если бы между нашими странами были нормальные отношения, я мог бы сказать, что ничего, весьма приличный человек. Но отношения у нас были — дальше некуда, и он производил на меня соответствующее отталкивающее впечатление. Мы были соответственно настроены.