Никита Хрущев. Рождение сверхдержавы
Шрифт:
Несмотря на возраст, Газарян оказался человеком бодрым, энергичным и с отличной памятью. По его мнению, наиболее соответствовал реальности рассказ служащей ООН. Никита Сергеевич (он называл отца по имени и отчеству), стараясь привлечь к себе внимание председателя, сначала поднял одну руку, затем обе, когда это не помогло, схватил ботинок и начал им размахивать, а потом постучал по крышке пюпитра, как обычно в таких случаях стучат костяшками пальцев. Вот и вся история.
Газарян уточнил еще кое-какие детали: филиппинец назвал «концлагерем» не Советский Союз, а восточно-европейские государства — союзников СССР. Первым отреагировал не отец, а министр иностранных дел Румынии. Он, не обращая внимания на председателя, буквально вскочил
Имела продолжение и история с «холуем» американского империализма (так отец обозвал филиппинского представителя). Тот запротестовал — это слово «непарламентское» и его нельзя вносить в документы ООН. Они заспорили с Хрущевым, последний попросту задавил филиппинца, и тот согласился заменить «холуя» на «лакея американского империализма». После этого удовлетворенный отец возвратился на место.
«В другой раз, — рассказывал Газарян, — с трибуны согнали уже Хрущева. Что-то в его выступлении не понравилось Макмиллану, тот произнес магическое: "В порядке ведения", председательствующий прервал Хрущева и предоставил слово британскому премьеру. Никита Сергеевич безропотно подчинился, по-мальчишески легко сбежал по ступенькам, однако на свое место не пошел, а демонстративно, но без вызова, уселся рядом со мной спиной к трибуне, которой завладел Макмиллан. Тут Хрущев обнаружил, что я понимаю по-русски, приятно удивился, мы немного поговорили, а когда Макмиллан закончил свои возражения, Хрущев вернулся на трибуну и продолжил выступление с того места, где его прервали. После этого он облюбовал мой стол и подсаживался ко мне каждый раз, когда его прерывали словами "Point of order"», — закончил рассказ Газарян.
Вот, собственно, и все. По крайней мере на сегодняшний день.
Так или иначе, этот, в общем-то, незначительный инцидент сослужил хорошую службу нашим противникам по холодной войне. Пропагандисты объединили ботинок с предложением отца филиппинцу взять заступ и вместе навечно похоронить колониализм. В переложении знавших свое дело «специалистов» получилась хорошо запоминающаяся страшилка: разъяренный Хрущев молотит ботинком по трибуне Генеральной Ассамблеи ООН и в исступлении орет: «Мы вас похороним!»
Теперь для многих, особенно для американцев, Хрущев — тот, кто стучал ботинком в ООН. Странны превратности судьбы. Бессмысленно сегодня, по прошествии стольких лет, оправдывать, осуждать или даже объяснять. Что произошло, то произошло. Приятное и неприятное приходится принимать таким, как оно есть.
По окончании заседания члены нашей делегации наперебой поздравляли отца.
Отец вспоминал на пенсии, что единственным человеком, неодобрительно отозвавшимся о его поступке в те дни, оказался премьер-министр Индии Джавахарлал Неру. Он считал, что не следовало так поступать, американцы обязательно этим воспользуются. За некорректное поведение советскую делегацию оштрафовали. Мне об этом не раз рассказывали, конечно, уже после отставки отца. Всех интересовала, естественно, сумма. Называли миллион, даже больше. Я попытался докопаться до истины. Достоверные источники из аппарата ООН назвали: десять тысяч. Тоже сумма немалая.
Отец вернулся в Москву 14 октября самолетом. Ощущал он себя победителем, считая, что беспрецедентно высокий уровень представительства государств на заседании Генеральной Ассамблеи, важность поставленных там вопросов компенсировали провал совещания в Париже.
1960 год
Военные докладывали, что по сравнению с Р-5 она много удобнее в обращении. Конструкторы так расположили люки и лючки, что приборы и агрегаты сами просились в руки, до них не приходилось дотягиваться, проявляя цирковую ловкость и русскую смекалку.
Без недостатков не обходится ни одна конструкция. Они разделяют заказчика и конструктора порой трудно преодолимым барьером. За прошедшие годы военные притерпелись к Королеву. Он не любил замечаний, как правило, встречал в штыки любые претензии, требовал не мешать работать. Порой в сердцах закрывал совещание, выгоняя присутствующих из кабинета. По главному конструктору равнялись и подчиненные. Янгель избрал иной стиль. Претензии, даже самые пустяковые придирки внимательно изучались. И всегда находилось согласованное решение. Малиновский и Неделин не скрывали своего удовлетворения.
В глазах отца, я не говорю уж о Брежневе [66] и Устинове, новая организация постепенно обретала вес, сравнимый с авторитетом королевского конструкторского бюро. Особенно, после успешного пуска Р-14. Ракета, что называется, пошла с ходу, дебютировав в Капустином Яру в июле на глазах многочисленных зрителей.
Теперь пришла очередь Р-16. На полигоне в Тюра-Таме заканчивались последние приготовления к пуску, намеченному на конец октября.
В соревновании с Королевым и Челомеем Янгель вырвался вперед. Королеву для выхода на испытания требовалось еще не менее полугода, а Челомей вообще только приступил к проектированию своей «двухсотки».
66
До избрания на пост Председателя Президиума Верховного Совета СССР Брежнев в ЦК отвечал за деятельность оборонной промышленности, в первую очередь за программу ракетного перевооружения. На новом посту он, не имея формальных обязательств, сохранил за собой определенные функции куратора престижного направления.
Отец поминал Янгеля на каждом углу, ставил его в пример другим конструкторам, даже Королеву. Он по-детски радовался удачному выбору, сделанному несколько лет назад. Новый главный конструктор превзошел все ожидания. До окончательного триумфа оставался последний шаг — пуск межконтинентальной ракеты.
Привыкший за последние годы к первенству Королев люто ревновал соперника. То, что Янгелю удалось первым выйти на испытания, он объяснял приоритетностью работ по кислотному двигателю в КБ Глушко.
По возвращении из Нью-Йорка отец поинтересовался, как идут дела. Неделин доложил: пуск наметили на 23 октября. Как председатель государственной комиссии он намеревался в ближайшие дни лететь на полигон.
23-го никакой информации с полигона не поступало. В конструкторских бюро об очередных пусках, даже у соседей, узнают мгновенно. На сей раз стояла полная тишина. Особых волнений не возникло, видимо, пуск отложили, подобное случалось не раз. Вечером отец подтвердил наши догадки, звонил Неделин, сообщил о возникших неполадках, их устраняют на месте. Отец советовал не торопиться, лишний день погоды не сделает.
На следующий день по нашему конструкторскому бюро поползли слухи об аварии в Тюра-Таме. Никто ничего толком не мог узнать. Даже Челомей. Происшедшее держалось в строжайшей тайне. Просочилась самая малость: старт разрушен, есть жертвы.
Вечером отец приехал домой мрачнее тучи. Выйдя из машины, он пошел по узкой асфальтированной дорожке вдоль высокого каменного забора, окружавшего резиденцию. Я пристроился рядом. Очень хотелось задать вопрос, но насупленное лицо отца удерживало меня. Пусть он начнет сам.