Никита Никуда
Шрифт:
Улица сквозь стекло оживала прохожими. Проезжали автомобили: тойоты, форды, пежо. Двухколесный кабриолет подкатил к крыльцу. Рыжеусый кучер придержал вожжи, пассажир сошел, и вступил в диалог с возницей, придерживая саквояж и энергично размахивая свободной рукой - жестикуляция, не свойственная спокойному доктору. Однако это был он. Коляска отъехала, а доктор, поозиравшись, ступил на крыльцо и через минуту, прижимая к животу саквояж, появился в проеме двери.
– Милости просим, - дежурной фразой приветствовал его распорядитель. Однако прежде чем пустить его через порог, велел открыть
– Теперь проходите. А склянки ваши мне ни к чему.
Собака во время этой сцены лаяла, но не зло, как бы говоря своим видом: я б и не лаяла, да знаешь ли, долг, братец.
– Как добрались, доктор?
– спросил полковник.
– Слава Богу... Слава Богу...
– бормотал доктор, обходя стол, хватая за руки всех по очереди и каждую надолго задерживая в своей.
– Вид у вас немного безумный, - заметил Антон.
– Не менее суток на дереве просидел, - сказал доктор, тряся его руку.
– Суток?
– удивился Антон.
– А у меня не убывало утро.
– А я тоже... сутки, - сказала Изольда, чуть покраснев.
– А вы, полковник?
– Черт его знает. Такое впечатление, что времени в его брюхе вообще нет.
– В чьем брюхе?
Полковник очень коротко пересказал свои приключения в утробе левиафана, при упоминании о котором матрос торжествующе пискнул. Пальтецо-то не скинули, вспомнил полковник про старика в канализационном колодце, но тут же снова забыл о нём.
– Обратите внимание, господа, - сказал поручик.
– Этот марсианский матрос немного подрос.
Действительно, росту в матросе прибыло примерно на дюйм, что составило примерно пятьдесят процентов его бывшего роста.
– Если он всякий раз, как на него внимание обратят, будет увеличиваться в полтора раза, то скоро всех нас перерастет и за пояс заткнет, - сказала Изольда.
– А потом поручика повстречал, - закончил полковник, - и уж потом мы вдвоем... А вы, штабс-капитан?
Один за другим присутствующие изложили свои истории. Вряд ли со всей искренностью, ибо Изольда, например, ни словом не упомянула о попутчике, а Антон - о своем превращеньи в осла. Лохматый швейцар проявил себя наиболее внимательным и сочувствующим слушателем, он поминутно вздыхал, издавал возгласы, мотал головой, ударял себя по коленям, всячески выражая свое восхищение и сочувствие. Но смотрел как-то непрямо - искоса, словно заискивал в лице каждого или пытался участь свою в каждом из них прочесть. А едва ловил на себе чей-либо взгляд, то тут же свой уворачивал, так что любой, кто обратил бы на него больше внимания, мог счесть его прямые проявленья участья неискренними, а непрямые проявления пристальности - умыслом или корыстью.
– Время здесь как-то странно течет. То мгновенно быстро бежит, то отстает на целые сутки, - сказал Антон.
– Противоречия...
– У нас нет противоречий, - перебил поручика хозяин.
– А время действительно, здесь особенное. Надо вам загодя привыкать. Вместо, к примеру, осени - здесь тоска смертная, а вместо лета - любовь. И эти состояния могут появляться по семь раз
– Хорошо, что не осенью мы пришли, - сказала Изольда.
– Только смертной тоски нам не хватало.
– Тут все пришлые, - отозвался хозяин, отчего-то вздохнув.
– Сам-то давно ли здесь?
– спросил полковник.
– Осень и две зимы.
– Сколько ж это в реальном времени?
– Осень и две зимы, - стоял на своем лохматый.
– Свихнешься с вами, - сказал поручик.
– Зачем же вам часы на стене?
– Они не показывают времени. Тикают просто так.
– Что ж, хорошо здесь?
– спросила Изольда.
– На любителя, - ответил хозяин.
– Происшествия в этом городе происходят?
– Происшествия? Как же. Давеча женщина прямо с поезда из Финляндии на рельсы бросилась.
– Неужели эту женщину переехало?
– ужаснулась Изольда и даже поежилась, припомнив свои вчерашние мысли по поводу Карениной.
– Машинист вовремя спохватился, успел отвернуть.
– Как же он с рельсов-то отвернул?
– Ну уж не знаю как. Пожалел, наверное.
– Да, но рельсы...
– У нас все отворачивают в таких случаях. Я вот намедни собаку пнул - попалась под ноги, не успел отвернуть. Так поверите ль, всю ночь не спал, всё ворочался, до того мне за это стыдно было.
Собака и ослик одобрительно повертели хвостами.
– Куда мы попали, все-таки?
– задал полковник прямой вопрос.
– Не извольте насчет этого беспокоиться, - засуетился хозяин.
– Уж я вас привечу. Не будете сожалеть.
– Место до крайности странное, - продолжал Одинцов.
– Даже эпоху с первого взгляда не определишь. Двадцать первый век пополам с девятнадцатым.
– Насчет эпох уже было говорено. Осень, зима... Я как собаку вспомню, так осень моя еще горше становится.
– Ничего он не знает сам, этот сказитель, - усомнился поручик.
– В таком случае, нельзя ли нам, что ли, газет?
Распорядитель отлучился, но не долее, чем на минуту, а вернувшись, сунул в руки полковнику 'Русский инвалид' за 1913 год. Изрядный клочок от газеты был оторван и куда-то использован. Впрочем, не менее изрядный еще оставался, и из него можно было выяснить, что как раз в текущем, 1913-м, этой военной газете исполнилось сто лет.
– А нет ли более свежих у вас?
– Нет. Да и ну их совсем.
– Может быть радио? Телевидение? Телефон?
– спросил Антон.
– Есть, как же. Вон, глядите, в углу...
В углу светился экран телевизора.
– Где эта лярва Лаура?
– кричал Педро, продираясь с мачете сквозь заросли кукурузы.
– И здесь этот Педро, - сказал Антон.
– Наверное, в наказание за грехи, - понурился хозяин.
– Если уж наказание таково, то какова благодать?
– сказала Изольда.
– А коли вам непременно надо весточку о себе дать, то к вашим услугам 'Курьеры Павлова'.
– Хозяин указал за окно, где действительно заявляло о себе заведение с такой вывеской.
– Собаки шныряют известными им тропами.