Никита Никуда

Грим

Мы чинно уселись за стол, причем я - спиной к стене, что б не выскочил кто-нибудь третий и не набросился сзади. Справа было окно, подоконник занимала бледная больная герань. В углу стоял телевизор.

– Выпьем. Посидим по-семейному, - хлопотал хозяин, пока Марина демонстративно пялилась в телеэкран, где показывали фильм из ненашей красивой жизни.
– Мы ведь с Мариной через Антона как-никак теперь ваши родственники. Мы почти рады видеть вас здесь.

Избили вдвоем с сожительницей, и теперь рады. Уж очень легко заводят родство.

– Да, - сказал я.
– Без

меня ваша семья не полная.

В телевизор смотреть мне не хотелось, и я упер свой ищущий взгляд в картину, висевшую на противоположной стене. На картине был изображен сам Семисотов на фоне пожара, вперивший взгляд в перспективу, каковой с его точки зрения был я и обои за моей спиной, да и сам Семисотов, впрочем - в натуре, живьем. Было еще одно малеванье: корабельный штурвал в полполотна, за штурвалом опять Семисотов, однако никаких признаков самого корабля на картине не было, только черный фон, словно судно несло пустоту. На кормчем было армейское хаки и погоны майора.

– Раньше фрегаты капитаны водили, а теперь ниже майора на эту должность нельзя, - сказал пожарный.

Я кивнул. Мне не было дела до того, кем он себя вообразил.

– Где эта Лаура, блядь?
– вскричал Педро, врываясь в кадр и кого-то ища меж кактусами.
– Я ее на куски изорву!

– Это Педро, - сказала Марина, заметив, что мой взор скользнул таки по экрану.
– Владелец 'Педро Петролеум', очень богат. Лаура - его племянница, дочь его же двоюродной сестры Вероники, и одновременно его дочь, о чем никто, включая Веронику, не знает. Он не подозревает, что и сам является сыном Вероники, так как его родной отец, пока зять дяди Хуана, был в тюрьме, заменял Веронике мужа. И таким образом, его, Педро, дочь от его двоюродной сестры Вероники, является его родной сестрой Лаурой. Он еще не в курсе, что Лаура родила ему сына, который, кроме того, что сын, будет ему внуком, племянником и кем-то еще, чего я сама пока до конца не понимаю. Что слышно о нашем покойнике?
– прервала она объяснение этого запутанного родства.

– Только хорошее, - сказал я, убрав с лица уже ненужное выраженье угрюмости.
– Умереть - не умер, но умеренней стал.

– Да я ничего плохого, - сказала она.
– О мертвых либо хорошо, либо ну их начисто. Он вообще-то не злой. Но жить с постоянно пьяным... Нет, кулаки ко мне не прикладывал. Раз только обозвал меня жрицей. Согласитесь, глупо быть замужем за таким дураком. Да и в постели вел себя неспортивно. Толкнешь его, а он холодный. Не супруг, а сутруп.

– А я?
– прищурился Семисотов игриво.

– Сатрап. Не везет, бля, с мужьями. Один водку хлещет, другой хлещется. Наверное, у меня карма такая.

– Как мышиный глаз?
– спросил Семисотов и мне подмигнул, показушно-проказливый, приятный до приторности.

Я поднял свою рюмку. Выпил, не дожидаясь, пока хозяева меня поддержат. Рюмашки были микроскопические. Несколько капель попало на язык, который начал вспухать от обиды.

– Антон вам ничего не рассказывал о потустороннем?
– спросил пожарный, не выпив свою. Так и есть, спаивают, решил я.
– А то давеча черта видел, правда, во сне.

Черт, а на нем начертано: черта нет. Так есть?

Я не успел ответить на этот вопрос, так как раздался телефонный звонок. Семисотов схватил трубку.

– Какой? Давно? Мост горит, - пояснил он нам.
– Без меня справитесь?

– Меня Мариной зовут, - сказала хозяйка, пока пожарный вел разговор.

– Гена, - бросил я.

– Будем знакомы?
– Она вновь подняла рюмку. Я решил, что одной бутылкой меня не споят, и вновь опрокинул в себя свою.

– Семисотов. Александр. Майор, - вернулся за стол пожарный.
– Возглавляю ВПЧ. Вот и познакомились. А я думаю, чья это трель звонка? Открываю - вы.

– Подполковник, - сказал тогда я.
– Отдел по борьбе с преступностью.

– Вы уж простите. Я сразу же пожалел, как ударил вас. Если б вы знали, как это меня гнетет. Растерялся от неожиданности. Испугался - не за себя, за нее. Хорошо, что вы, проявив мудрость и мужество, уже не так сердиты на нас.

– Давайте от всей этой возни перейдем к делу, - сказал я.
– Что вы делали там, в чужой квартире? Ворвались воровским манером. Напали на сотрудника милиции. В чем изюм? За казной пожаловали?

Удивились. Переглянулись. Потом уставились на меня недогадливо, уповая на то, что не умею читать по глазам. Я в свою очередь в упор глядел на обоих: в глазах правды нет, но позами выделяют внимание.

– За какой казной? Нет, мы конечно наслышаны. Но вот Марина с ним год прожила, ничего про казну от него не слышала. За шкатулочкой мы заходили, - сказал Семисотов.
– Мы и днем у него были, так выгнал. А там безделушки ее, в шкатулочке, она их припрятала, чтоб не пропил, да не забрала вовремя, думала, что не окончательно ушла от него. А нам сейчас деньги очень нужны. Надоел такой уровень жизни.

– Разве можно жить нормально в этой норе?
– сказала Марина.
– С таким ограниченным метражом.

– Так шкатулочку прихватили?

– Прихватили, - вздохнул он.
– Мы люди скромные. Небогатые пока.

– Всё на месте?

– Всё, всё.

– А чего вздыхаешь?

– Так. А казна - что. Поветрие. Поверье. Можно и в России красиво жить, если конечно дупло дублонов найти или некий заколдованный клад. Так вранье?

– Даже если и правда, то это чужое, - наставительно сказал я.
– То есть совесть надо иметь. А то против совести, как против шерсти. Себе дороже.

– Да. Ведь сейчас как? Сначала хапнем, а о душе после думать будем, - подержал эту мысль майор.

– Шурик, ты чем шуршишь?

– Газетка...

Я поморщился.

– Что с вами?

– Голова...

– Рыба с головы гниет, - сказал Семисотов.

– Шурик...
– укорила Марина.

– Извините.

– Ты меня сзади ударил

– У меня не было времени вас разворачивать. Вы тоже хороши, набросились на сожительницу.

Устал я с ними пить малыми порциями. А посему встал и направился к выходу. Тем более, что миссию свою счел выполненной. Пистолет у меня. Налетчики посрамлены. Выпита за их счет бутылка и съедено полпирожка.