Никита Никуда

Грим

– Я, наверное. Но погас фонарь. Вот я и затаился.

– Нельзя ли по этим трубам на волю нам выйти?

– Нет, там закупорено. Ну, я брел-брел...

– Зачем же ты влез?

– Так ведь медная.

– Какая же она медная?

– Это уж я потом догадался. А вы-то как сюда?

– Я-то? Я через пасть.

– Через пасть?

Полковник вкратце объяснил ситуацию.

– А я как раз про это стих сочинял. Но еще не знал, что про это. Сидел и сочинял тут его. Вот, послушайте: Не красавица, не чудовище, //Ты мне..

– Не время, поручик. Нам прежде всего надо подумать о том, какой путь исхода отсюда избрать. Евреи через пустыню

двигались. Но у них был Моисей. А у нас ни Моисея, ни иного мессии. А вместо пустыни - прямая кишка. И вот она - воля. Видите, словно бы свет, как в туннеле, светится? Но что-то мне подсказывает, что, пройдя сквозь потроха, выйдешь дерьмом и вовеки дерьмом останешься. Никакого очищения не произойдет. Загадал мне загадку сфинкс.

Продвигаясь по своему извилистому пути, полковник не заметил, а сейчас обратил внимание, что массы под ним медленно, но неуклонно движутся по направлению к своему естественному исходу и влекут его и поручика туда же. Казалось, и выбора у них другого не было, как дать пассивно себя увлечь, разве что двигаться туда же, но с большей, чем массы скоростью.

– Не улыбается мне, поручик, чтоб моё путешествие во чреве кита закончится таким образом, - сказал полковник.
– И надо бы поспешать: а ну как начнёт тужиться?

Сказав это, он поднял клинок и полоснул им по стенке кишечника. В образовавшееся отверстие хлынула кровь. Следующим ударом он рассек ткань так, чтоб можно было в него протиснуться.

– Лезьте за мной, Смирнов, - сказал полковник, вновь занося шашку и рассекая ею мышцы брюшины. Крови на этот раз вылилось гораздо больше, чем при прободении кишечника. Панцирь левиафана был набран из толстых пластин, которые ради гибкости неплотно сходились, так что между ними, изорвав одежду и исцарапавшись в кровь, они кое-как протиснулись.

Выйдя через открытую рану, они огляделись.

Сверху в отверстие, похожее на нарождавшийся полумесяц, сочился свет. Поручик первый догадался, что это неплотно прикрытый канализационный люк, а стояли они на дне бетонного колодца, который оказался довольно просторен. Вверх вела ржавая лестница. Вернее, скобы, влитые в бетон и составлявшие часть его арматуры. Полковник подергал скобу, пробуя ее на прочность.

– Сабельку брось.

Полковник вздрогнул и обернулся. У стены на чурке сидел старичок и неприязненно смотрел на пришельцев. На коленях его лежала какая-то книжица, которую он захлопнул, придержав пальцем страницу, которую изучал.

– Узнаю выходцев из России, - произнес дед, недовольный тем, что его отвлекли.
– Всюду тащат вслед за собой и свои неприятности.

Полковник попробовал разглядеть, что на обложке написано. Кажется, 'Уложение о наказаниях'.

– Ты, дедушка, кто?
– спросил поручик

– Хрен в пальто.

Врал дед. Не было на нем никакого пальто. Была борода, а на теле - что-то посконное, простонародное, в чем живописцы прошлого любили изображать крестьян.

– Вы уж, как выберетесь, - сказал, а вернее, проворчал старик, - пальтишко мне сверху бросьте. А то прохладно мне уже здесь.

– А куда мы выберемся?
– спросил поручик.
– Что ждет нас на верху?

– Разное говорят. Не был я там.

– Так выбирайтесь с нами, - предложил поручик.
– Мы вас поднимем наверх.

– Нельзя пока. Может еще кто появится из этой щели.

– А часто ли появляются?

– Через кесарево сечение героев родят. А вынашивают тридцать лет и три года. Вот и сам суди, насколько часто они появляются.

–

Неужели уже столько прошло?
– удивился полковник, приняв заявление о своем геройстве, как должное.

Странно, однако, здесь время идет. Он помуссировал эту мысль, прежде чем отпустил ее восвояси.

– Прощайте, почтенный, - сказал полковник, вновь берясь за скобу лестницы.
– Ты же, чудище, береги себя, - обернулся он к отверстой щели в бетоне, из которой они только что вышли.

Но голова зверя, очевидно, была далеко, и вряд ли они могли слышать друг друга. Да скорее всего левиафан уже и забыл о нем.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Так мы двигались в сторону Собачьего болота: Маринка, я, пес. Я и сам уже стал ориентироваться - по солнцу, ветру - и в правильности выбранного Маринкой и псом направления был уверен вполне. Вдобавок еще одно обстоятельство не давало мне сбиться с курса: вновь открывшаяся внутренняя тенденция, о которой упоминал. Двигаясь туда, то есть, в направлении болота, я испытывал стыд, но едва только мы отворачивали, чтобы обойти непроходимый участок леса или обогнуть овраг, как это чувство во мне пропадало, а если приходилось сдавать назад, то переходило в вину. Так что на солнце можно было бы и не взглядывать.

За увлекательным собеседованием о майоре и его крейсере мы не много отпешили от места нашего последнего бивака - километра полтора, быть может. Солнце только еще взбиралось в зенит, слабая облачность небольшими барашками не мешала ему видеть, светить. Маринка все вертела головой и принюхивалась. Пес вел себя соответственно. Лес с его древним запасом запахов их возбуждал. Я же больше прислушивался. Птичьи посвисты. Стуки дятлов о стволы древес. Треск сучка под ногой лешего. Но лес был лишен тишины не только его законными обитателями. Сквозь птичьи причитанья прорывались и другие звуки.

– Люди! Люся!
– кто-то звал кого-то, крича.

– А-у-у!
– вопил какой-то бедняк.
– У-у-у!
– отзывались волки.

Вероятно, нам предстояло пересечь какую-то проезжую колею, ибо впереди то и дело возникали звуки моторов, а когда мы приблизились, то и увидеть смогли, как по ней в течение пяти минут промчались в одном направлении несколько легковых и грузовых машин; джип, начиненный начальниками; БМВ, БМП; вездеход-проходимец, рыча, промчался обочиной, а сзади гремел железяками во всех сочленениях ржавый гусеничный ДТ. Мы пересекли колею, пока эта груда вторсырья пыталась приблизиться. Я еще успел заметить, что метрах от нас в ста остановился армейский фургон. Водитель, одетый в хаки, возбуждал вращеньем заглохший мотор, помня о том, что рукоятка должна быть продолженьем руки. А еще пожарная машина пролетела мимо на высокой скорости со включенной вопилкой, как если бы мчались они на пожар, или даже того быстрее: драпали впереди стихии, в противоположную от пожара сторону.

– Ах, это Быкатый, - сказала Марина.
– Тоже не выдержал.

В кабину тесно набилось, друг на друге сидя, пожалуй, пятеро, и еще на подножке с водительской стороны прицепилась не поместившаяся женщина - в ватной, несмотря на май, телогрейке, с рюкзачком на спине.

– Огнеупорщица или храмовница?
– спросил я.

– Это Рахиль Рахимовна, - сказала Марина.
– Начальник паспортной службы, тоже майор. Мы с ней дружили семьями, когда я еще с милиционером была. Но муж от нее все равно к другой перебрался, так что она пустует сейчас.