Никогда не кончится июнь

Кроткова Изабелла

Ну что ж, по-крайней мере, гитару я вернула…

— Эй! — раздалось в спину. Я недоуменно обернулась. Из распахнутых дверей автобуса высовывалась кондукторша.

— Маша-растеряша! — крикнула она доброжелательно. — Скажи спасибо, что я блюду… Твоя?

И глаза мои сами собой начали расширяться.

В руке у тетки была черная гитара.

— Так ведь и оставила бы на сиденье…

На! — и она протянула мне узкий потертый футляр.

— Спасибо… — тихо сказала я, чувствуя полный сумбур в голове.

Дверь захлопнулась, и автобус уехал.

На чем я остановилась в своих размышлениях?..

Ах, да — по-крайней мере, гитару я вернула…

Медленно, печатая каждый шаг, я побрела к дому.

Понимая, что запутываюсь в этой истории все больше и больше.

Я шла, а передо мной неотступно вставал образ бледного мужчины с каштановой шевелюрой.

И то мгновение, когда он обернулся ко мне, и я увидела его лицо.

Это был антиквар Борис Тимофеевич Залевский. Вне всяких сомнений, это был он. Правда, таким я его никогда не знала…

Ведь он был моложе лет на двадцать!

Я подошла к двери подъезда и перед тем, как войти в него, снова задумчиво посмотрела на небо.

Моложе…

На двадцать лет.

Что бы это значило?..

ГЛАВА 21

Войдя в квартиру, я устало поставила гитарный чехол в угол и прошла в кухню. Противоречивые мысли бродили в моей голове, и надо было привести их в какую-то систему.

— Чай будешь? — спросил Степа.

— Наливай! — разрешила я.

— Какое-то у тебя задумчивое настроение, — заметил племянник, ставя чайник на плиту. — Может, выпьешь чего-нибудь… покрепче? Ты не знаешь, у Бориса Тимофеевича нет ничего эдакого?

— Обычно он держал алкоголь вон в том шкафчике, — думая о своем, решительно указала я на угловой висячий шкафчик с витриной и тут же прикусила язык.

Степа, пристально посмотрев на меня, раскрыл шкафчик, и перед нами предстала вереница выстроившихся как на парад бутылок с самой разнообразной выпивкой.

Видел бы эту семейную идиллию мой папа! — в который раз подумала я.

— А все-таки ты очень здорово тут ориентируешься, — осторожно произнес Степа, налив две рюмки шотландского виски. — Почему? Ты, наверно, частенько бывала у старикашки?

— Не знаю, — чистосердечно ответила я, борясь с нарастающим ощущением Степиной правоты. — Для меня самой это загадка…

Да еще какая… Но какие-то механизмы в моей голове уже начинали со скрипом поворачиваться, и отголоски той, потусторонней памяти начинали пробиваться сквозь толщу памяти обычной, земной…

Да,

я бывала здесь. И довольно часто. Я приходила к Борису Тимофеевичу, чтобы…

— Куда ты ездила? — прервав воскрешение файлов, спросил Степа.

— Я отдавала старушке гитару, — ответила я, позевывая.

Племянник антиквара покосился на скромно стоящий в углу футляр.

— Эту, что ли? — произнес он, усмехнувшись.

— Эту, — подтвердила я, опрокидывая в себя вторую рюмку.

— А что же не отдала? — в голосе парня вновь звякнул смешок.

— Я отдала! — заверила я, расслабленно откидываясь на плетеном стуле. — Но в автобусе она почему-то снова оказалась у меня…

— Да-а… дела! — откровенно расхохотался Степан. — Как же это так — ты отдала гитару, но не отдала? Может… — он хитро прищурился, — может, ты что-то перепутала?

Во мне вдруг поднялась волна возмущения.

Какие все, блин, нормальные!

— А может, это ты перепутал?! — неожиданно для самой себя рявкнула я. — Может, это не дядя тут ходит?! Может, это не он ноты пишет?!

— Не кричи, — спокойно произнес племянник усопшего и, помолчав, добавил:

— Да, если хочешь знать, ноты пишет не он.

Я не поверила своим ушам. Округлив глаза, я повернулась к Степе и уставилась на его открытое лицо.

Может, это затянувшийся дурной сон, и я не была ни в каком кафе, ни на почте, сдала контрольную и сейчас проснусь в номере гостиницы в солнечной Италии, перед глазами возникнет мама, и наваждение, наконец, рассеется?..

Я потрясла головой, но рыжее видение не исчезло.

— Что ты сказал? Повтори!..

— Мне кажется, это не дядя писал ноты… — невозмутимо поведал парень.

Пытаясь построить на место рухнувший этаж мыслей, я оглядела мирную кухню, освещенную ровным светом красивой трехрожковой люстры, висящей под самым потолком.

Господи, какой дядя?.. Какие ноты?!.

Ни с того ни с сего ужасно заболела голова.

С тех пор, как приехал этот неуклюжий человек, у меня не было ни минуты покоя.

— Они не дядиным почерком написаны, — буднично сообщил Степа.

Я приподнялась на стуле.

— Откуда ты знаешь? Ведь это ноты, а не буквы!

— Они были подписаны. Не дядиными буквами, — втолковал мне, как первокласснице, конопатый племянник.

Чайник рухнул на плиту.

— Подписаны?..

— Да, подписаны сверху. Это не дядины ноты, поняла? Поэтому я их выбросил.

…Зачем он их выбросил?.. — какое-то отчаянье своими колючими пальцами ухватило меня за плечи.