Никогда не отпущу тебя
Шрифт:
Но теперь она своими собственными глазами увидела заброшенную ферму. Он исчез, скользнул в ночь за компанию с чудовищем, а Гризельда, рыдая в ванной отеля, задавалась вопросами, жив он или мертв, задирист ли он по-прежнему, заикается ли он, думал ли он когда-нибудь о ней и ненавидит ли ее за то, что она его бросила. Ее сердце сжималось, задыхалось и молило о смерти при мысли о такой ненависти к ней, но она уже приняла решение жить.
Ее силы иссякли. Дух сломлен. Надежда разбилась вдребезги. Но она же говорила ему не сдаваться. Она приказывала ему не сдаваться. И до тех пор, пока она не
В действительности боль и пустота были на самом деле столь глубоки, что она поняла: жизнь — это самое лучшее наказание из всех. Жить с болью и разбитым сердцем было именно тем, чего она заслуживала. Она обещала спасти его, а спасла только саму себя.
Внедорожник Шона наехал на выбоину, и Гризельда судорожно вздохнула, очнулась от воспоминаний, а потом поежилась от затянувшегося чувства отчаянья.
— Слишком дует, милая? — спросила Тина, одарив ее доброй улыбкой, и попросила Джону включить музыку.
— Все в порядке, — ответила Гризельда и, сморгнув слезы, повернулась к окну.
Сейчас они были почти в Харперс-Ферри. Арендованный ими дом на реке находился всего в тридцати минутах езды к югу отсюда. Она посмотрела по карте, от их дома до фермы Калеба Фостер было не более двадцати минут. Место, откуда удалось сбежать ее телу. Место, где во мраке с сероглазым, сладко пахнущим мальчиком осталось ее сердце.
4 июля 2001года
Гризельда
Не проселочной дороге не было тротуара, но на обочине оставался небольшой участок земли, поросший коричневой травой и кустарником. Его было вполне достаточно, чтобы Холден и Гризельда могли идти рядом друг с другом. Они вышли из кемпинга и направились в сторону магазина, который проезжали на машине.
— Почему ты вызвался пойти со мной? — спросила она, наблюдая за тем, как с каждым шагом ее стоптанные кеды становились все более пыльными.
Холден пожал плечами.
— Очень д-д-долго сидел, э-э, в м-м-машине.
— Да. Там было тесновато.
Солнце жгло шею, и она почувствовала, как от уха по горлу стекла большая капля пота.
— Жарко сегодня, — сказала она.
— Ага.
— А ты неразговорчив.
— Т-т-ты бы тоже б-была т-т-такой, если бы з-з-заикалась.
— Я думала, ты просто запинаешься.
— З-з-заикаюсь.
— А. Ты не против поговорить?
— С тобой — нет.
Ее щеки вспыхнули от удовольствия. Гризельда редко чувствовала себя особенной и важной, и слова Холдена показались ей бесценными. Ей хотелось еще.
— Почему? Во мне нет ничего особенного.
— Ты, э-э, н-н-не злая.
— Откуда ты знаешь? — спросила она, повернувшись и с ухмылкой глядя на него. — Может быть, я сначала вся такая милая, а потом нападаю.
— Н-н-нет. Я знаю людей. Ты не злая, и ты очень к-к-красивая.
Красивая? Красивая! Совершенно не привыкшая к комплиментам, она всем своим существом
— Спасибо.
— Это правда.
— Эй, ты только что говорил без запинки, — сказала она, улыбнувшись ему.
— Становится л-л-лучше, когда я не не в своей тарелке.
— Итак, — спросила она, все больше удивляясь этому мальчику, который в одиночку справился с Билли и, теперь проявляет такую слабость по отношению к ней. — Где ты был до Филлманов?
— В д-д-другой приемной семье.
— Ничего не вышло?
— Они б-б-были п-п-пьяницами.
Гризельда кивнула. У ее предыдущих приемных родителей тоже были проблемы из-за злоупотребления наркотическими веществами. Ей всегда казалось странным, что ее забрали из квартиры матери, чтобы поселить в новом доме с похожими проблемами. Когда социальный работник нагрянул к ним без предупреждения и изучил ситуацию, Гризельду перевели к Фриллманам.
— Они били тебя, да?
Рука Холдена инстинктивно дернулась к глазу, который теперь стал менее фиолетовым и более зеленовато-желтым. Он не ответил, только при следующем шаге пнул ногой землю, подняв облако светло-коричневой пыли.
— Твои родители в тюрьме? — спросила она.
Он метнул в нее свирепый, яростный взгляд.
— Н-н-нет. Кон-нечно же, н-н-нет!
— Ой, — сказала она, жалея, что задала вопрос, от которого он стал заикаться намного сильнее.
— Я спросила только потому, что моя мама, скорее всего, в тюрьме. Наверное. Я не знаю. Я пять лет ее не видела. Когда моя бабушка умерла, у меня никого не осталось, поэтому меня определили в первую приемную семью.
Холден долго молчал.
— М-м-мои умерли.
— Мне очень жаль, — сказала Гризельда.
Холден ничего не ответил, но и не пинал землю, и несколько минут они шли в тишине. Шею, руки и ноги Гризельды покалывало от смеси пота и пыли, и она тяжело вздохнула, размышляя, зачем она вызвалась на эту прогулку в тридцатиградусную жару. Она предположила, что сейчас они примерно на полпути к магазину, но было просто адски жарко, и черт, обратно им еще придется тащить тяжелые сумки с продуктами.
Она так углубилась в свои мысли, полные жалости к себе, что очень испугалась, когда прямо перед ними на обочине неожиданно замедлил ход и остановился помятый красный грузовой пикап. Она мгновение помедлила, затем медленно двинулась дальше по направлению к грузовику. Она бросила на Холдена взволнованный взгляд, когда вдруг со стороны водителя из машины вышел человек и повернулся к ним.
— Я ищу вас двоих.
— Нас? — Гризельда посмотрела на незнакомый красный грузовик и заметила щенка, с восторгом скребущегося в заднее стекло. У Гризельды загорелись глаза, и она взглянула на Холдена, чтобы посмотреть, обратил ли он внимание на то, что она увидела.
— Щенок!
Лицо Холдена было мрачным и жестким, глаза уставились на приближающегося мужчину, который остановился перед ними, уперев руки в боки. На нем был джинсовый комбинезон и знававшая лучшие времена фланелевая рубашка. Его лоб блестел от пота, волосы и борода выглядели нечёсаными и неопрятными, наверное, когда-то они были коричневыми, но теперь скорее серыми.