Никогда не связывайтесь с животными. О жизни ветеринара
Шрифт:
Фермеры работают много, как и ветврачи.
Следует также отметить, что много фермеров проводят большую часть времени в одиночестве или же в компании своей овчарки, в результате этого у них отмечаются любопытные идиосинкразии. Некоторые относились ко мне с нескрываемым презрением, а другие обращались как с дорогим гостем. Помню, как-то отелилась одна корова в три часа утра, до этого мне пришлось добираться туда всю ночь, потом с ней возился до утра, а фермер в благодарность решил провести для меня экскурсию по своим новым коровникам. Коровники были хорошие, спору нет, но мне так хотелось добраться побыстрее до дома и спать завалиться. Никакие вежливые ахи и вздохи не могли прервать этот тур по сараям. Я брел понуро за фермером, хмыкал невразумительно время от времени при названии каких-то изощренных архитектурных и сельскохозяйственных терминов, о которых понятия не имел. Когда осмотр территорий подошел к концу, я стал поспешно сматывать удочки. Но мой клиент ни в какую не соглашался меня отпустить; я просто обязан был зайти к нему в дом. С едва скрываемой тоской я поплелся за ним в дом, снял свои резиновые сапоги, помыл руки в прихожей. Когда мы зашли на кухню, я, скрепя сердце и
Однако я хотел бы предостеречь всех юных ветврачей от самопожертвования и призываю принимать решения, помня о собственном здоровье и безопасности труда. Отдельные личности будут иногда пытаться переложить бремя ответственности на ваши плечи, причем совершенно неоправданно. В ветколледжах такому не учат, по крайней мере – нас, и подобных советов мы не слышали. Отчетливо помню случай, когда меня вызывали, чтобы усыпить корову. В то время по стране распространялась опасность губчатой энцефалопатии крупного рогатого скота (ГЭКРС), в результате чего ни одно животное старше 30 месяцев не должно было попасть в пищевое производство. Всех животных старше 30 месяцев подвергали эвтаназии, но правительство платило фермеру компенсацию за каждую голову по рыночной цене. Животное убивали и сжигали, а фермер получал за него по цене мяса. Также оговаривалось, что такие животные до убоя должны быть здоровыми и отвечать стандартам пищевой промышленности. И потому все явные признаки болезни исключали возможность получить компенсацию по этой схеме. Однако будем честными: такое положение могло трактоваться весьма свободно. Часто ветврача звали в последний момент, чтобы убить животное, прежде чем оно само умрет. Если же оно погибало до приезда, то оно явно было слишком больным, чтобы участвовать в этой программе.
Животное выбраковывалось (проще говоря, его убивали из-за недостаточной производительности – суровая, но необходимая реальность в производстве). У меня не было ружья, а потому расчет был на смертельный укол. Проблема в том, что смертельная инъекция – это еще и анестетик: если ввести его стоящему животному, оно может внезапно рухнуть на тебя и задавить, возможно, насмерть. Если инъекцию вводить животному в боксе (металлическое стойло с приспособлениями для фиксации и обработки), такой опасности практически нет. Ну разве что сломаете себе конечность, потому что недостаточно быстро увернулись. Открытый двор или загон лучше всего; тут есть где развернуться, можно убежать и не стесняться орать во все горло. Однако тот фермер посчитал, что все эти варианты не годятся. Ведь при любом исходе нам потом предстояло погрузить тушу в фургон для лошадей. Вот это будет сложно. Намного лучше, убеждал он, сначала завести корову в фургон – и там сделать ей укол. Так что она помрет там, где ему надо, весьма удобно. Ясен перец! А что если животное сразу упадет? Оно же меня размажет по стене фургона. Такой вариант небезопасен, я так ему и сказал. Фермер сослался на другого ветврача, женщину, которая до этого к нему приезжала, и у нее никаких проблем с этой операцией не возникло. Конечно же, такой наезд на мою мужественность я не мог проигнорировать. И все же я стоял на своем и усыпил животное во дворе. Фермер клял и бранил меня за непродуманный план. Хотя и признался потом, что та женщина-врач сломала себе руку, потому что корова на нее завалилась в фургоне. Но зато ему не нужно было суетится и затаскивать тушу, так что оно того стоило. Не сомневаюсь, что он сказал той женщине-врачу, что она сама виновата.
Слава богу, такие ситуации случаются редко, но имейте мужество и крепко держитесь своих убеждений. Если кто-то пытается сэкономить пару фунтов и при этом ставит под угрозу ваше здоровье и жизнь, то откажитесь.
Помните слоган L’Oreal: «Ведь я этого достойна»!
Также не разрешайте делать это им самим: вам будет совестно, если от фермера останется мокрое место.
Мне как-то на ум пришла мысль, что в каком-то смысле обычные люди и фермеры живут в параллельных мирах. Эти миры соприкасаются, но не пересекаются. Ехал я как-то на вызов, глянул поверх изгороди, что шла вдоль дороги, и узнал ферму – был там недавно. Так мы каждый день и проезжаем мимо ферм и фермеров, которые живут незаметно, отгородившись от нашего внимания своими изгородями. Наша современная разветвленная транспортная система предполагает, что мы пересекаем чьи-то сельхозугодья всю дорогу и ни разу не встречаем их обитателей – и уж тем более не представляем, как они живут. И в то же самое время фермеры являются неотъемлемой частью своего местного сообщества: они помогают друг другу, выручают своих соседей сельхозтехникой, покупают и продают скот, участвуют в сотнях мероприятий и событий, которые составляют суть аграрной системы. Летом рядом с моим родным городом трактора и фермеры работают с раннего утра и до поздней ночи, иногда по 20 часов в сутки, они спешат заготовить корма для животных на зиму. Зимой же встают с утра и доят коров на морозе, чтобы утром в супермаркетах и местных лавках было свежее молоко. Вся эта бурная деятельность неприметна и не принимается в расчет обычными людьми.
Фермеры заслуживают нашей коллективной благодарности от всего сердца.
Глава 6. Полярный медведь
Я родом из маленького городка на западном побережье Шотландии. Это сельская глубинка, где фермерство является одной из основных опор местной экономики. Я вырос вместе с другими детьми с окрестных ферм, так что теперь меня легко принимают за своего в сельском клубе регби, потому что я отличаю kaie («телочек») от stirks («бычков»). В местном диалекте английского языка используется
Fankle/фанкл – запутанный или спутанный;
Shoogle/шугл – трясти или теребить;
Braw/брау – хороший, замечательный;
Keek/кик – быстрый взгляд исподтишка;
Gey/гей – довольно, значительно;
Dreich/дрейх – скучный, мрачный, серый и (или) сырой (о погоде);
Eejit/иджит – идиот;
Haver/хавер – нести чушь;
Wheesht/вишт – тишина, стихать.
Уверен, если я вам скажу, что погода сегодня дрейх, неважно, на каком языке вы говорите, вы непременно захватите с собой ветровку.
Мне повезло, мы жили в районе с протяженной береговой линией, красивыми холмами и относительно тихими сельскими дорогами. Я с умилением вспоминаю наши поездки на берег моря, когда был маленьким. В моем детстве мы жили в одном доме с мамиными родителями. Мой брат и я были очень близки с бабушкой и дедушкой, они были нашими вторыми родителями и практически вырастили нас. Вся семья, шестеро человек, садилась в машину и выезжала на побережье, где, кроме нас, практически никого и не было. Мы с братом лазили по скалам, обследовали пещеры, играли в лапту на песке, плавали в море. Даже наш дедушка, который потерял ногу во Второй мировой войне, всегда участвовал в наших играх; а когда окунался во воду, то непременно отстегивал свой протез. Обед или ужин мы готовили на костре, собирали поблизости хворост и ставили варить котелок с картошкой. Сейчас, когда вспоминаю эти детские приключения, всегда улыбаюсь и думаю, как мне повезло, что у меня было такое детство.
Когда мы уже были чуть постарше, нас также брали в походы по горам. Было время, когда наша большая семья вдруг заинтересовалась генеалогией. Тогда мы обходили все местные холмы в поисках заброшенных небольших ферм и других мест, связанных с прошлым нашей семьи. Когда я подрос, то перешел из младшего отряда скаутов в старший и стал участвовать в программе на премию герцога Эдинбургского. Скаутская организация могла предложить огромный ассортимент самых разнообразных обучающих программ, меня же всегда влекли к себе дикая природа и приключения. В детстве я читал запоем. Больше всего мне по вкусу были книжки, в которых описывались героические подвиги исследователей Антарктики Роберта Скотта, Эрнеста Шеклтона, а позже и Ранульфа Файнса. После гибели во льдах экспедиционного судна «Эндьюранс» Шеклтон со своей командой пересек паковые льды Антарктики прежде, чем добраться до острова Элефант. Не имея никакой связи с внешним миром и потеряв всякую надежду на спасение, Шеклтон и несколько добровольцев проплыли 800 миль по Южному океану в спасательной шлюпке, вооруженные лишь морским канатом да плотницким теслом, и первыми в мире совершили переход через остров Южная Георгия. Их уже давно считали пропавшими без вести или же погибшими, но вот два года спустя Шеклтон объявляется на китобойной базе в порту Грютвикен на северо-востоке острова Южная Георгия. В конце концов вся его команда была спасена, не в меньшей мере благодаря его лидерским качествам и решительности. Для меня история этого мужественного исследователя была самым захватывающим чтением.
Мне исполнилось 16, когда кто-то предложил подать заявку на место в экспедиции. Сама возможность участвовать в таком проекте казалась невероятной. Я был еще недостаточно взрослым, но после серьезного обсуждения с родителями решил подать заявку. Логика была следующей: мою заявку из-за возраста все равно отклонят, но я хотя бы обозначу свою заинтересованность, и это, возможно, зачтется мне в будущем, когда я снова подам документы на конкурс.
Как ни странно, но меня в конце концов пригласили на собеседование в башню, что является частью внушительного комплекса Университета Глазго. Старое здание университета в Гилморхилле выстроено четырехугольником с большим внутренним двором; оно вполне могло служить декорацией для исторической драмы или же быть местом расположения Хогвартса. С 1870 года в этих стенах размещается университет, который до сих пор является замечательным готическим примером в архитектуре и известной достопримечательностью. Можно со всей уверенностью сказать, что для 16- летнего сельского парня этот визит был великим испытанием. Я сидел в коридоре на мощной деревянной скамье и слышал, как из аудитории доносились голоса. Получилось так, что я нечаянно подслушал, как мужчина и женщина обсуждали мою заявку. К несчастью, я слышал, как женщина насмехалась над моими документами и пренебрежительно комментировала то, что я, например, состоял в кружке юных изобретателей своей школы – явно я был не самый крутой кандидат. То, что я услышал про себя, только усилило нервозность. Интервью прошло неплохо, хотя обладательница женского голоса сразу невзлюбила меня и пытала всякими каверзными вопросами, типа «расскажи о жизненном цикле полевых мышей на арктическом архипелаге Свальбард», что было предполагаемым пунктом назначения экспедиции. Я чистосердечно признался, что вообще не в курсе.
Ушел я с этого собеседования в подавленном настроении. Я также услышал, как один из экзаменаторов явно стебался надо мной, так что какие там могли быть шансы? Велико же было мое изумление, когда несколько недель спустя я узнал, что меня включили в резервный список. Я утешал себя тем, что это очень хорошая новость и означает она только то, что на будущий год меня точно возьмут в основную группу. Однако прошло еще несколько недель – и мне сообщили, что несколько человек из основного состава выбыли, так что меня посчитали! И я поеду в Арктику!