Никогда_не...
Шрифт:
— А от и неправда, — озорно поблескивая глазами из-под седых бровей, возражает Гордей Архипович. А я все не могу понять, когда мне было более неуютно в его обществе — когда он относился ко мне с подозрением, или сейчас, когда демонстрирует открытую симпатию.
— Помнишь, шо я сказав с самого начала, як ты до нас приехала? Ты ж мени сразу отэту свою присказку про фотокорра начала на уха цеплять, — он снова добродушно посмеивается. — А я хоч и не поверил сразу… але думаю — якшо правда, то це дуже добре. Нам як раз надо такий специалист, який рекламу нашему хозяйству буде робить, постоянно. Шоб огласка була, в интернете про нас почитать смогли, фотографии
О, то же самое и Артур говорил. Если дед скажет — никто и слова сказать грубого не посмеет. Отлично, прямо таки тепличные условия. Но… надо ли они мне?
— Гордей Архипович, спасибо, конечно… Это прямо интересно так вы говорите… Но я не привыкла долго работать на одной локации. Мне нужны новые места, поездки, командировки. Новые впечатления, понимаете? Чтобы взгляд не замылился.
— Та хто ж против? Чи думаешь, я тебе в нашем сели доспокон вику закрыть надумав?
О да, именно так я и думаю. Доспокон вику — что значит «навсегда». А по-другому вы не умеете, Гордей Архипович, как и все в вашей семье. Вам либо всё — либо ничего.
— Та будеш подорожувать, куда захочешь. Головне ж — сюда вертаться. Мы ще поживем-побачим, може й не захочется никуда отлучаться. Ты ще не знаешь, яка у нас тут жизнь на самом деле. Хоч в Артурка спитай — от до чего ему со своего города хотелось сбежать, а отсюда — никогда. Всегда уезжав через силу прямо. Тут в нас така природа, таке все справжне-настоящее, шо ваши шуры-муры городские кажутся як вчерашний хлеб, магазинский. А в нас — справжняя паляниця, с печи. Й с часом не стае хуже. Спробуешь — и понимаешь, шо от оно, то, шо завжди шукав. И уже никуда й не хочеться. Як казала Ларочка — тут у нас найлучшее место на земле!
— Ларочка вас любила, Гордей… — снова вспоминаю, что теперь мы общаемся по-свойски, без отчеств. — Ей любое место бы подошло, лишь бы рядом с вами.
— А ты шо, хиба не така? Хиба ж ты не любишь Артура?
И тут я понимаю, что снова загнала себя в тупик, своими же словами.
— Люблю, — говорю на удивление спокойно и без сомнений, что тут же отмечает хозяин дома, довольно покачивая головой. — И… наверное, вы правы. Когда рядом твой человек — любое место покажется лучшим на земле.
А вот здесь я вру, вру так откровенно, что боюсь засыпаться, поэтому снова прячу руки под стол, чтобы Гордей Архипович не заметил, как они дрожат от страха, что не удастся его убедить. Потому что я не Ларочка, и моя любовь — не такая как у неё.
Я не стала бы жертвовать собой ради того, чтобы дать мужу наследника, бросать свою жизнь и привычки, отказываться от города, в который так стремилась и где была так счастлива. Я не хочу, чтобы из-за любви летело под откос все то, что у меня есть, а я оставалась жить тенью своего мужчины в условиях, в которых прекрасно знаю — взвою уже через пару недель. Потому что моя любовь — не жертвенная. Но не менее от этого искренняя.
Ведь сколько людей — столько и любовей. Я так сильно привязалась к Артуру ещё и из-за того, что он никогда не требовал от меня измениться и бросить что-либо ради него. Никогда не ставил ультиматумов,
И пусть прошло совсем немного времени, его достаточно, чтобы понять: такая гибкость — как его талант в спорте. Или есть, или нет. Если проявилось сразу — значит, никуда не денется потом. Потому что, как говорится в присказках, которые здесь, на хуторе так любят — мастерство не пропьёшь.
Но этого я, конечно, не говорю Гордею Архиповичу, который со своей властной категоричностью не воспримет мое мнение — сколько людей, столько и любовей. И среди них нет правильных и неправильных. Есть что-то уникальное, рождающееся в каждой паре, совсем как дети — ведь даже у одних родителей они часто бывают непохожи.
— Ну, так шо тогда, Поля? Порозумелись мы с тобой? Вопросов больше не осталось? Ты ж тепер наша, а своих за носа водить — грех та нечестивство.
Кажется, он что-то чувствует, а я не очень-то убедительно возражаю. Навешать ему на уши с три короба лапши со всем энтузиазмом, как я могу, мешает искреннее уважение — пусть мы с Гордеем Архиповичем из разного теста, но его честность, воля и характер, склонность решать вопросы открыто, без недомолвок вызывает во мне безотчётную симпатию, которая… Очень мешает мне сейчас. Мешает занять самую удобную позицию, закрыв этот разговор на удобной для него ноте, а самой тихо-спокойно сделать своё. Тайком, чтоб никто не узнал.
И в то же время, интуиция подсказывает, что честность может навредить сейчас, вплоть до того, что меня погонят из хутора, швырнув в спину рюкзак… ага, он всё-таки собран… я сделала это сегодня ночью, когда собиралась бежать с утра, а сейчас хотела сложить только вещи Артура… Это хорошо… Это очень хорошо.
Кажется, я знаю, что делать.
— Давайте так, Гордей Архипович…
— А от давайте без давайте, — тут же перебивает меня он, и я понимаю, что не зря осторожничаю. После того, как открыл мне все карты, хозяин не потерпит и слова возражения. Поэтому говорить надо ещё более обтекаемо, чтобы не было к чему прицепиться.
— Хорошо, тогда без давайте. Я правильно вас поняла — вы не запрещаете мне заниматься моей работой и не требуете идти на кухню к Глафире?
— Тю, та ты дурна, чи шо? — Гордея Архиповича так забавляет это предположение, что он снова смеётся в голос, даже ладонью по столу похлопывает. — Якшо тильки сама захочешь. Я про шо говорив, Полинка. Ты у нас натура деятельна, долго без дела сидеть не сможешь. Так работы в нас всегда знайдеться миллион й одна тележка, выбрать буде з чого. Даже фотография твоя — й то полезна окажется. А батрачить тебе никто не заставляе, в нас тут шо, рабство? Ты, Поля, ще себе не знаешь, може, когда Артурко тут всем заправлять почне сам-один, ты як во вкус увийдешь, такою хазяйкой станешь! А мы будем смотреть на вас з неба из Ларочкой и радоваться.
Видимо, что-то в моем лице выражает недостаточную радость, потому что Гордей Архипович тут же поправляется:
— А якшо не станешь, то й ничего страшного. Все одно будем за вас радить — шо ваше щастя таке ж справжне, як наше, але довге, не три роки, а все життя. Ну шо, Поля? По рукам? — и протягивает мне загорелую, испещрённую морщинами, но все ещё очень крепкую ладонь. Я не решаюсь жать ему руку в неправдивом обещании, поэтому говорю то, что он бы хотел услышать, но ни слова о себе.