Никогда
Шрифт:
Изобель утратила свой контроль, любопытство взяло верх, и она позволила своим пальцам, будто паучьим лапкам, проделать путь по его плащу к сверкающей цепочке, которая попалась ей на глаза. Она потянула ее, и маленькие часы выпали из кармана ей на руку. Она перевернула их, ее глаза проследовали за светом, исследуя полированную поверхность.
Она открыла часы. Внутри был простой белый циферблат, окруженный римскими цифрами и тремя черными стрелками. Еще было имя, выгравированное курсивом на внутренней стороне маленькой круглой крышки. Изобель погладила пальцем по гравировке.
—
— Это твое настоящее имя? — спросила она. — Август?
— Смею подумать, — сказал Рейнольдс, над его плечом был виден бледный ломтик луны, — не было бы половины проблем, если бы ты могла не трогать вещи, которые тебе не принадлежат.
— Окей, Август.
Он вздохнул.
— Август давно умер.
— Ох... — Она закрыла часы и положила их обратно в карман. — А ты нет?
— Не совсем.
— Я...я мертва?
— Ты, странная девочка-загадка, очень везучая.
— Где... где я?
— Мы идем через парк позади твоего дома, — сказал он.
— А Ворен?
— Он... дома сейчас.
Дом, подумала она вдруг с мучительной тоской. Она сжала губы и почувствовала, как ее лицо сжалось от внезапной эмоции. В глазах защипало, но, вместо слез, она вынудила себя рассмеяться. Звук, который вышел из нее, больше походил на кашель, и от этого ее тело затряслось. Как? Как им удалось выжить, когда их гибель была настолько очевидна?
Изобель закрыла глаза снова и выдохнула глубоко. Ее воспаленные мышцы расслабились. Спасен. Он был в безопасности.
— Однажды у меня был дом. И семья, — сказал Рейнольдс, прерывая ее мысли. Изобель посмотрела на него, удивляясь этому внезапному порыву нетипичного для него обмена информацией. — Не моя собственная, заметь. Я никогда не был женат, — сказал он, словно прочитав ее молчаливый вопрос.
— Как и у тебя, у меня были мать и отец, — сказал он, — и дедушка, с которым я был особенно близок. Это было так давно, но я все еще помню их такими, какими они были.
Свет вокруг них становился все ярче, и Изобель узнала уличные фонари, их теплый свет и обещание, и она знала, что они, должно быть, вышли из парка в конце ее улицы.
— Ты, должно быть, скучаешь по ним, — услышала она свой голос.
Он вздохнул.
— Иногда я боюсь, что никогда их не забуду.
— Почему ты хочешь забыть о них?
Сначала он ничего не ответил. Луна спряталась от глаз за полями его шляпы, и свет звезд уменьшился, а уличные фонари и свет из окон вокруг них стали более ярким.
Изобель повернула голову достаточно, чтобы видеть приближающиеся очертания ее дома, темные окна и искаженные тени. «Все, наверное, спят», — подумала она.
Обертки от конфет замусорили улицу наряду с опавшими листьями. Маска белого призрака валяется в траве, как сломанное лицо Нокса, брошенная и забытая. Шаги Рейнольдса не издавали звуков на дорожке из гравия, что вела к ее заднему крыльцу. Он понес ее к двери, но вместо того, чтобы поставить на ноги, он мягко положил ее на подушку плетеной скамьи ее матери.
Он остановился и присел на корточки рядом с ней.
— Изобель, — начал он, — это ничего, кроме боли и сожаления, когда мы думаем о вещах и людях, которых никогда не будут с нами, о возможности, которую мы никогда не сможем получить. Разве ты не согласна?
Она нахмурилась, не понимая, откуда появился вопрос, и не зная, как ответить на него.
— Но тосковать по тому, кто у нас был, кого мы любили, и за кого мы держались, но никогда не сможем делать это снова, — продолжал он, — это пытка невыносимой степени. Это худшая возможная боль. Достаточно, чтобы отогнать тебя от себя... как это случилось с Эдгаром.
— Почему ты говоришь мне это? — Спросила она. — Я мертва?
Он хихикнул, и Изобель поняла, что она впервые услышала его смех. Это был мягкий и хриплый звук, как открываются ржавые вороты. Он медленно поднялся, посылая ей запах роз. Он отошел к краю крыльца и остановился спиной к ней. Он поднял руку в перчатке и схватился за деревянную балку. Подул легкий ветерок, его плащ зашелестел.
— Эдгар. — Он смотрел вниз, произнося это имя, как будто он не часто позволял себе сказать его вслух. — Ты права, я знал его хорошо. Несмотря на наш список различий, мы были двумя сторонами одной монеты. Разные, но по сути одно и то же. Он был моим другом.
Изобель слушала. Было странно слышать, как Рейнольдс говорит так много. И его предложения всегда были расплывчаты. Обычно ты мог перевернуть все, что он сказал, и это будет иметь тот же смысл.
— Что же случилось с ним на самом деле? — спросила она.
— Он умер, — сказал Рейнольдс. — Он погиб частично за счет его собственных средств и частично посредством других. Лучше всего оставить это, как есть.
— Ты имеешь в виду, Лилит убила его?
— Она была... ответственной за это, — сказал он.
— Я не понимаю, — сказала Изобель, задыхаясь. — Я спалила книгу. Почему я еще здесь? Почему не умерла? — Это был вопрос, который она давно хотела задать, и сейчас он пробился через толпу других.
— Ах, — сказал Рейнольдс, — это то, что я и сам до конца не понял, хотя я подозреваю, что это дело рук твоего друга.
— Ворен? Но как он мог...?
Он повернулся к ней.
— Позволь мне попытаться объяснить на примере, который я действительно понимаю. Ноксы. Они — часть его воображения, часть истории Ворена, и таким образом, часть его самого. Если он не хотел причинить тебе боль, то они также не в состоянии сделать это. Они — самые глубокие уголки его подсознания. Осколки его внутреннего «я». Как ты, возможно, узнала, у них те же самые желания и неприязни, как и у их создателя. Как отдельные части, освобожденные от души и от границ сознания человека, тем не менее, они развивают собственные способности. И, поскольку демоны созданы в мире снов, они вынуждены по закону ответить перед своей королевой. Именно поэтому они пытались навредить тебе, но в итоге все равно не смогли.