Николай II
Шрифт:
(Письма от 15 и 29 декабря 1905 г.)
Тем не менее, бодро подавляя беспорядки в городах и деревнях, Витте не терял из виду необходимость смягчения существующего режима, который более не отвечал чаяниям подавляющего большинства. Он распорядился восстановить конституцию Великого княжества Финляндского, издал временные положения, касающиеся свободы печати, ассоциаций, публичных собраний, разрешил создание рабочих профсоюзов, предпринял попытки ввода в действие первой системы социального страхования и шаги к облегчению крестьянской нищеты, снизив выкупные платежи за землю, предоставленную в ходе крестьянской реформы эпохи Александра II. [131] Особое совещание под председательством царя готовило пересмотр избирательного закона, определяя статус двух законодательных собраний – Государственной думы и Государственного совета; этот последний, приобретая статус верхней палаты, получал предназначение «подрезать крылья» Думе и препятствовать ее либеральным устремлениям. Половина его членов назначалась царем, другая избиралась земствами, дворянством, богатейшим купечеством и промышленниками. Эта система гарантировала преданность членов Совета монархическому делу. Что же касается выборов в Думу, то здесь создавалось четыре курии: землевладельческая, городская, крестьянская и рабочая. Эта система опять-таки обеспечивала преимущество имущим классам. Из 7200 выборщиков 56 процентов приходилось на землевладельцев и буржуазию. Один голос помещика приравнивался к 3 голосам состоятельных горожан, 15 голосам крестьян и 45 голосам рабочих. В представлении Николая Дума и Государственный совет являлись организмами, которые докладывали бы царю о своих мнениях, но ни в коем случае
131
При освобождении крестьян правительство выплатило помещикам сумму выкупа, которую крестьяне должны были погашать в течение 49 лет по 6 % ежегодно. Сумма исчислялась из величины оброка, который крестьяне платили помещикам до реформы. Ко времени отмены выкупных платежей в 1907 г. правительство успело взыскать с крестьян свыше 1,6 млрд. руб., получив около 700 млн. руб. дохода. (Прим. пер.)
«Теперь я хочу тебе поговорить об одном вопросе, который меня очень мучает и беспокоит. Это насчет кабинетных и удельных земель, которые эти свиньи хотят отобрать по программам разных партий…
Нужно, чтобы все знали уже теперь, что до этого никто не смеет даже думать коснуться, так как это личные и частные права императора и его семьи. Было бы величайшей и непоправимой исторической ошибкой уступить здесь хоть одну копейку, это вопрос принципа, все будущее от этого зависит. Невежество публики в этом вопросе так велико, что никто не знает начала и происхождения этих земель и капиталов, которые составляют частное достояние императора и не могут быть тронуты, ни даже стать предметом обсуждения: это никого не касается, но нужно, чтобы все были в этом убеждены». (Письмо из Амалиенборга, 16 января 1906 г.)
Но самой большой утешительницей Николая, как и всегда, выступала, конечно же, его благоверная. Своими пламенными речами она льстила его вкусу к абсолютизму. Он доверял ей больше, чем самому себе. С некоторых пор он также охотно прислушивался к советам генерала Трепова, который, уйдя с поста генерал-губернатора Санкт-Петербурга, заступил на должность дворцового коменданта. Теперь он непосредственно отвечал за личную безопасность Его Величества, и в этом качестве он постоянно находился за спиной своего государя и пользовался этим для того, чтобы дискредитировать Витте в глазах императорской семьи. В противоположность Витте Трепов с императрицей Александрой Федоровной внушали государю мысль, что манифестации, устраиваемые ультрамонархистами, выражают мнение большинства народа. Бесчинства черносотенцев казались государю предвестием возвращения здравого смысла в Россию. Вот что писал он своей матери в Данию:
«Петергоф, 27 октября 1905 г.
Милая, дорогая мама.
… Прежде всего спешу тебя успокоить тем, что в общем положение стало, конечно, лучше, чем оно было неделю тому назад!
Это бесспорно так! Также не может быть сомнения в том, что положение России еще очень трудное и серьезное.
В первые дни после манифеста нехорошие элементы сильно подняли головы, но затем наступила сильная реакция, и вся масса преданных людей воспряла.
Результат случился понятный и обыкновенный у нас: народ возмутился наглостью и дерзостью революционеров и социалистов, а так как 9/10 из них – жиды, то вся злость обрушилась на тех – отсюда еврейские погромы. Поразительно, с каким единодушием и сразу это случилось во всех городах России и Сибири. В Англии, конечно, пишут, что эти беспорядки были организованы полицией, как всегда – старая знакомая басня! Но не одним жидам пришлось плохо, досталось и русским агитаторам, инженерам, адвокатам и всяким другим скверным людям. Случаи в Томске, Симферополе, Твери и Одессе ясно показали, до чего может дойти рассвирепевшая толпа, когда она окружала дома, в которых заперлись революционеры, и поджигала их, убивая всякого, кто выходил.
Я получаю много телеграмм отовсюду, очень трогательного свойства, с благодарностью за дарование свободы, но с ясным указанием на то, что желают сохранения самодержавия. Зачем они молчали раньше – добрые люди? Всю эту неделю я прощался с министрами и предлагал новым занять их места. Об этих переменах Витте меня просил раньше, но у него не все кандидаты согласились пойти. Вообще он не ожидал, что ему будет так трудно на этом месте.
Странно, что такой умный человек ошибся в своих расчетах на скорое успокоение. Мне не нравится его манера разговаривать с разными людьми крайнего направления, причем на другой же день все эти беседы попадают в газеты и, конечно, навранными…»
… Чтобы не дать окончательно отравить себя политически ядом и окунуться в здоровую среду, Николай сблизился с традиционно преданной ему гвардией. Каждый день за редким исключением он бывал на разводе элитного гвардейского полка, а часто по вечерам ужинал за одним столом с офицерами. После трапезы слушали народные песнопения в исполнении солдатских хоров. Их сменяли хриплоголосые цыгане. Иногда перед публикой, одетой в униформу, выступали прославленные солисты – как, например, Шаляпин и Плевицкая. На одну из таких вечеринок был приглашен квартет Кедрова; этот последний рассыпался в дифирамбах простоте этого мощного и недоступного монарха, с которым тем не менее можно запросто разговаривать и петь без всякого стеснения. Военные рассаживались вокруг царя в кружок, курили, выпивали, произносили комические тосты, рассказывали фривольные анекдоты, и Николай хохотал от чистого сердца. Он соглашался осушить залпом бокал шампанского, который ему поднесли под раскаты хора, певшего в его честь «Чарочку». Больше даже – он охотно позволял себя «качать» по русскому обычаю, взлетая в воздух на руках офицеров под громкое «ура!», да так, что генералу Спиридовичу, оставившему свидетельство об этом факте, закралось в душу: а что может подумать публика при виде такого проявления энтузиазма? Не означает ли это принижения монарха в глазах простых смертных? И то сказать, пристрастие монарха к такого рода сборищам беспокоило иных высокопоставленных лиц, которые между собою корили государя за то, что он так теряет свой престиж в глазах армии. Но в адрес государя из высших кругов раздавались и более серьезные упреки – говорили, будто он напивается на этих ночных пирушках… Но трезвость царя подчеркивалась многими свидетелями. Что притягивало его в офицерскую среду, так это возможность прямого контакта с молодыми людьми из хороших фамилий, честных и дисциплинированных, которые смогут, когда настанет час, встать на защиту его дела, а если понадобится, умрут за него.
С другой стороны, все более ища опору в организациях правого толка, он принимает во дворце делегации «патриотических» образований, среди которых «Союз русского народа» удостоился его августейшей симпатии. Эксплуатируя низменные инстинкты своих приверженцев, главари «Союза» толкали их к насилию, доносам, махровому антисемитизму. Они составляли ядро черносотенцев, устраивавших погромы при молчаливом согласии служб охраны порядка. «Все приемы у государя, – вспоминал генерал Мосолов, – по положению, проходили через церемониальную часть Министерства двора. Но в это время государь действительно принимал несколько раз, помимо церемониальной части, как бы в частном порядке… какие-то черносотенные депутации из провинции. Министр двора об этом узнал постфактум, просматривая камер-фурьерский журнал. Граф Фредерикс не раз указывал Его Величеству на нежелательность и опасность подобных секретных посещений. Государь отвечал: „Неужели я не могу интересоваться тем, что думают и говорят преданные мне лица о моем управлении государством?“ Эти тайные приемы продолжались около полугода». [132]
132
Мосолов
В январе 1906 года, принимая в очередной раз делегацию «Союза русского народа» во главе с доктором А. Дубровиным, царь выспренне заявил прибывшим: «Объединяйтесь, люди русские, я рассчитываю на вас». И соблаговолил принять из рук визитеров знаки членов черносотенных союзов – себе и царевичу. В ответ на призыв визитеров сохранять самодержавие в неприкосновенности, их радушный хозяин заявил следующее: «Хорошо, благодарю вас. Возложенное на меня в Кремле Московском бремя я буду нести сам и уверен, что русский народ поможет мне. Во власти я отдам отчет перед Богом. Поблагодарите всех русских людей, примкнувших к „Союзу русского народа“. Я верю, что с вашей помощью мне и русскому народу удастся победить врагов России. Скоро, скоро воссияет солнце правды над землей русской, и тогда все сомнения исчезнут. Благодарю вас за искренние чувства. Я верю русскому народу». [133] Правда, из осторожности государь не стал уточнять, что же он имел в виду под «солнцем правды» – Государственную думу или военную диктатуру? Реакционная генеральша Богданович заносит 18 февраля 1906 года в свой дневник: «Прямо противно это теперешнее настроение якобы „положительных“, „уравновешенных“ патриотов, людей известного возраста. С ними творится что-то необычайное, они верят в „неограниченное“ самодержавие, о котором говорит безвольный, малодушный царь, радуются этим словам, как первой победе над либералами-конституционалистами и революционерами, не понимая, что эти слова приближают только час кровавой развязки».
133
Цит. по: Дневник императора Николая II… С. 246.
Аудиенции, даваемые Николаем различным монархическим организациям, оказывали на него пагубное воздействие: они укрепляли его в своих авторитаристских чувствах и отдаляли от министров. 8 декабря он пишет родительнице в Данию:
«Милая, дорогая мама.
Благодарю тебя от всего сердца за твое доброе горячее письмо, которое пришло как раз 6-го утром и меня ужасно обрадовало.
Все, что ты пишешь о себе, меня волнует. Я понимаю, что тебе, вдали от России, все кажется еще серьезнее и хуже. Но не беспокойся о нас, милая мама.
Конечно, мне нелегко, но Господь Бог дает силы трудиться и спокойствие духа, что самое главное.
Именно это спокойствие душевное, к сожалению, отсутствует у многих русских людей, поэтому угрозы и запугивания кучки анархистов так сильно действуют на них.
Без того у нас вообще мало людей с гражданским мужеством, как ты знаешь, ну а теперь его почти ни у кого не видно. Как я тебе писал последний раз, настроение совершенно переменилось. Все прежние легкомысленные либералы, всегда критиковавшие каждую меру правительства, теперь кричат, что надо действовать решительно. Когда на днях было арестовано около 250 главных руководителей комитета рабочих и других партий, все этому обрадовались. Затем 12 газет было запрещено, и издатели привлечены к суду за разные пакости, которые они писали, – опять все единодушно находили, что так нужно было давно поступить!
Все это, конечно, дает Витте нравственную силу продолжать действовать как следует!
У меня на этой неделе идут очень серьезные и утомительные совещания по вопросу о выборах в Гос. думу. Ее будущая судьба зависит от разрешения этого важнейшего вопроса. Ал. Оболенский с некоторыми лицами предлагал всеобщие выборы, т. е. suffrage universel, но я вчера это убежденно отклонил. Бог знает, как у этих господ разыгрывается фантазия!
Сидим мы в заседании по 7 часов – просто отчаяние.
6-го происходил великолепный парад Гвардейскому Экипажу, Стрелкам и другим частям в манеже.
Было чудное солнце, светло и радостно на душе. Я им передал твои поздравления, и матросы долго кричали „ура!“ в ответ.
Накануне все офицеры обедали у нас.
3-го был очередной смотр Преображенцам. Погода была теплая, и Аликс взяла с собой маленького, который смотрел на парад со ступенек подъезда перед дворцом. Полк был очень рад видеть его.
В память этого Николаша был зачислен в списки полка. Enthousiasme indescriptible!
Я так счастлив, что войска полюбили Николашу и верят ему! Недавно он принимал всех командиров частей, причем сказал им такую горячую речь о верности долгу и присяге, что все присутствовавшие плакали, и „ура!“ их было слышно на улице. Это я знаю от самих начальников частей.
Сегодня пришли кавалергарды, и у нас сейчас будет им обед. Завтра утром смотр, – конечно, в конном строю.
Мысли мои будут о тебе, милая мама.
… Христос с тобою!
Всем сердцем
И еще – 12 января 1906 года по поводу подавления мятежников:
…«На юге России совсем тихо, кроме небольших беспорядков в Полтавской губернии. В Сибири тоже лучше, но еще не кончена чистка железной дороги от всей дряни.
Там на жел[езной] дор[оге] инженеры и их помощники-поляки и жиды, вся забастовка, а потом и революция была устроена ими при помощи сбитых с толку рабочих.
Витте после московских событий резко изменился: теперь он хочет всех вешать и расстреливать.
Я никогда не видал такого хамелеона или человека, меняющего свои убеждения, как он. Благодаря этому свойству характера почти никто больше ему не верит, он окончательно потопил самого себя в глазах всех, может быть, исключая заграничных жидов».
Зато новый министр юстиции, М.Г. Акимов, удостаивается у него самой высокой похвалы:
«Мне очень нравится новый министр юстиции Акимов. Он был сенатором, помещик Саратовской губернии, ушел от службы потому, что не разделял взглядов Муравьева. Он, к сожалению, немолод, но замечательно бодрый и энергичный, с честными взглядами и начал сильно подтягивать свое поганое ведомство.
Дурново – внутрен[них] дел – действует прекрасно; я им тоже очень доволен. Остальные министры – люди sans importance!» (Не имеющие никакой важности. – С.Л.)
И в заключение – лишь пара строк о домашних делах:
«Дети все поправились – они простудились в одно время и на праздниках валялись в постелях вокруг елки».
Порицаемый своим государем, убежденный в необходимости выхода в отставку еще до конца года, Витте тем не менее отчаянно борется за спасение России от беспорядка и банкротства. Война с Японией опустошила казну. С целью ее пополнения Витте решает разместить на международном рынке 6 %-ный заем на сумму в 2 млрд. 250 млн. франков и устраивает по этому поводу переговоры с французским правительством и французскими банкирами. Франция ответила согласием – при условии, что Россия поддержит ее на Алжезирасской конференции по мароккскому вопросу. Дебаты тянулись долго, но в конце концов сделка была заключена 5(18) апреля 1906 года, как раз перед открытием Государственной думы – что ставило Витте в сильную позицию ввиду предстоящего мероприятия. Он также занялся выработкой окончательной редакции основных законов. Текст оных был предложен вниманию совещания 9 апреля с участием Вел. Князей Владимира Александровича, Николая Николаевича и Михаила Александровича, всех министров и нескольких членов Государственного совета. Вел совещание хозяин земли русской. «В то время крестьянство, а следовательно, и значительная часть Думы, поддерживали идею принудительного отчуждения земли в пользу крестьянства, – писал Витте. – … Между тем, по предложению Горемыкина, было решено ни в коем случае не допустить Государственную думу до обсуждения вопроса о крестьянском земельном устройстве». [134] В противном случае правительство заранее решило такую Думу разогнать. Витте решительно выступал против такой «ампутации» законодательных прав Думы. Но был и более серьезный вопрос: 4-я статья проекта, где говорилось, что «Императору Всероссийскому принадлежит верховная самодержавная власть. В прежнем тексте стояло также и слово „неограниченная“».
134
Витте С.Ю. Цит. соч., с. 618.