Никто, кроме нас!
Шрифт:
Последнее он спросил по-румынски.
– Я… – плутоньер опустил голову. – Ты можешь не верить. Я просто пожалел тебя. Тогда.
– Пожалел, – горько сказал Юрка, садясь на нары. – Пожалел. Нужна мне была ваша жалость. Сволочи вы. Откупиться думаете?
– Думай, как хочешь, – покорно сказал плутоньер. – Офицеры сказали, чтобы я тебя отпустил. И просили, чтобы…
– Чтобы я там замолвил за вас словечко, – закончил Юрка.
– Ты можешь просто уйти, – тихо сказал румын. – Никто не выстрелит. Уходи, мальчик… и предоставь нас нашей судьбе и праведному воздаянию Господа, которого мы продали за доллары. Дверь открыта. Я сошел с ума,
Он замолчал и сжал голову руками.
Юрка долго смотрел на него. И вдруг чутким инстинктом еще совсем не взрослого человека, не логикой – душой! – понял: румын не лжет, не притворяется, не бьет на жалость, не играет.
– Дядя Стефан, – тихо сказал Юрка, касаясь его плеча. – Дядя Стефан… пошли к вашим офицерам. Будем говорить. Слышишь, вставай. Пошли, – и добавил, поднимаясь: – Хватит уже этого… всего.
– Товарищи офицеры, генерал Ромашов.
Два десятка офицеров РНВ, казаков и десантников поднялись, подтягиваясь. В тесном помещении кабинета командующего обороной сразу стало еще теснее, чем было до этого – когда они сидели.
Вошедший генерал взмахом руки разрешил всем садиться и сел сам. Положил перед собой на стол кулаки. Какое-то время молчал, потом откинулся на спинку кресла и заговорил, глядя по очереди в лицо каждому:
– Итак. Через два часа ваши подразделения должны быть сосредоточены вдоль Елецкой дороги – около Борового. Воздушное прикрытие будут осуществлять шесть «Ми-двадцать четыре» и один «Ми-двадцать восемь» – все вертолеты, которые есть в нашем распоряжении… Ни один из трофейных «Апачей» поднять не удалось. Но я думаю, что этого вполне достаточно. В данный момент, – Ромашов бросил взгляд на часы, – бригада Батяни сосредоточивается вдоль Усманки, на обоих берегах, в двух километрах от Борового. Подозреваю, что противнику об этом известно – кое-кто из гарнизона Рамони успел добраться до Борового. Но, – генерал встал, – это уже не имеет значения. Ни-ка-ко-го. Сделать они ничего не могут.
Офицеры поднялись молча. Генерал снова обвел их лица взглядом. И вдруг совершенно по-штатски развел руками:
– Думаю, что это конец блокады, ребята.
– Ура! – вдруг крикнул кто-то.
Лицо генерала стало удивленным, но… но через несколько секунд кричали уже все – как будто впереди был не бой, а праздник.
С потолка капал холодный конденсат. Стены были покрыты колючим длинным инеем, острым и красивым. На полу тут и там стыли черные лужи.
Стоя на коленях возле маленького окошка, Сережка Ларионов разбитыми губами улыбался наступающему дню.
Снаружи послышалась ругань, удар ноги с треском захлопнул наружную ставню. Подвал погрузился в почти полную темноту. В этой темноте послышался веселый голос Сережки:
– Забегали, сволочи.
Ему не откликнулись.
В подвале находились все те из отряда «Штурм», кто уцелел после недавней облавы – Вовка Гоблин, Дю, Леди Ди, Лешка, Сашок, Пикча и Чикса. И Сережка не мог их винить в том, что они молчат.
Лешка не мог говорить – на одном из допросов ему вырвали язык, когда увидели, что десятилетний мальчишка упрямо молчит, даже не кричит. Так и промолчишь до конца жизни, посмеялись они. Сперва Лешка мычал и постоянно возился от боли, но кровь долго не унималась, и он ослабел – теперь только стонал тихонько, лежа головой на коленках Леди Ди. И она, и Чикса были не только избиты, но еще и много
С Сережкой обращались сперва почти вежливо. Он подозревал, что из-за его командирства. И был почти уверен, что его заложил Бакс – недаром он не вернулся с первого допроса. Если честно, то Сережка на Бакса даже не злился – хорошо помнил, как почти упал в обморок, когда ему продемонстрировали «набор инструментов».
Странно. Оказалось, что и это можно вытерпеть. Хотя думалось – что невозможно. А теперь, кажется, все подходило к концу. Их не трогали уже почти сутки. И это могло значить только одно…
Что скоро за ними придут в последний раз.
Сережка напился из лужи – вода была холодной, снеговой, безвкусной. Помог Леди Ди сменить тряпку на лице. Сел – и закусил губу от боли. Судя по всему, на последнем допросе отбили почки…
Ладно. Почти все.
– Что они там? – спросил Дю. – Говоришь, забегали?
– Угу, – кивнул Сережка. – Кажется, наши жмут. Мы же это знали, да?
– Знали, – тихо ответил Вовка.
Леди Ди погладила по лицу вздрагивающего Лешку и тоже сказала:
– Знали.
Остальные вновь промолчали, но Сережка уловил – они не отвечают так же только из-за усталости и боли. А жалеть… что ж, не жалеет никто. Или, может быть, надеются, что в последний момент… как в кино…
Сережка прислушался к себе. Нет, в нем этой надежды не было. Но было нечто большее, честное слово. Уверенность в том, что все было сделано все-таки правильно.
Он прислонился лбом к ледяной стене. Закрыл глаза.
«Мамочка, если бы ты знала, как мне больно и… и страшно, мамочка. Я знаю, мамочка, ты жива. И ты, и Катька. А мы с папкой погибли. Но ты не плачь. Не надо плакать. Мы были мужчины, и мы погибли, как мужчины…»
– Серый, я там нацарапала, – сказала Чикса.
Сережка вздрогнул и открыл глаза.
– На стене. Ну… чтобы как бы знали. Когда придут. Ты посмотри.
Вставать не хотелось. Но Сережка оставался командиром. Он встал и пошел за Чиксой – в дальний угол подвала. Там, где узкие полоски света падали на кирпичи, девчонка чем-то выцарапала – Сережка напряг зрение, чтобы прочесть…
17 января 20… года отсюда ушли умирать разведчики отряда «Штурм»:
Сергей Ларионов, 12 лет.
Владимир Тихонов, 12 лет.
Николай Дюкин, 14 лет.
Диана Максимова, 14 лет.
Алексей Тишкин, 10 лет.
Александр Кузнецов, 11 лет.
Николай Пашутенко, 12 лет.
Дарья Чиркова, 12 лет.
Здравствуйте, наши. Мы ничего не сказали.
– Про Бакса я ничего писать не стала… – Чикса вздохнула.
Сережка кивнул:
– Ну… все правильно. Я не знаю, что тут еще можно… так и надо, наверное. Молодец.